Но Мартен поблагодарил: ночевать он собирался в Холендрах.
— В таком случае я туда вас доставлю в санях, — заявил Сассе. — Собираетесь на гулянку к тетушке Анне?
Тон его вопроса насторожил Мартена, показавшись слишком фамильярным. Настолько фамильярным, словно домик на Холендрах укрывал под своей крышей нечто, о чем не говорят вслух; что-то неприличное, подозрительно двусмысленное.
« — Видимо, люди знают о маленьких грешках нашего почтенного Генриха, — подумал он. — Было бы куда лучше, если бы Мария согласилась поселиться в Пуцке.»
В Пуцке! Ян-то знал, что она не согласится. Что бы ей там делать целыми днями?
Сассе, не дождавшись ответа, сел в сани и предложил ему место рядом с собой.
— Мы в момент переправимся на другой берег Вислы, — сказал он. — Садитесь.
Кони тронули шагом, копыта громко застучали по помосту, потом по палубе парома.
— Abstossen!23 — скомандовал бурграф.
Его люди, замерзшие и злые, что пришлось столько ждать, в понуром молчании тянули буксирный канат. Паром прошел под барьером, вышел в рукав Вислы, а потом, начиная от последнего столба, поддерживавшего канат, начал медленно плыть поперек русла с ленивым, едва заметным течением. Противоположный берег приближался, вырастал из воды черной массой, пока снова не показались столбы с натянутым канатом, за который ухватились баграми, чтобы подвести неуклюжую платформу к помосту.
Сани легко въехали на подъем хорошо наезженной дорогой и свернули на тракт. Кони перешли на рысь, дружно фыркали, комья снега с шорохом сыпались на выгнутый облучок, на котором сидел кучер.
Сассе только теперь стал распрашивать о судьбе экспедиции в Кальмар.
— Мы полагали, что оттуда никто не вернется, — заметил он.
— Не вернутся в Стокгольм два тяжелых шведских линейных галеона, — ответил Мартен. — Ибо лежат на дне. Только Столпе как-то вырвался на своей полусожженной каравелле. Мы вернулись все, за исключением погибших.
— Невероятно! — воскликнул бурграф. — Как же это случилось?
Мартен не заставил себя упрашивать. Он гордился победой и геройством своей команды, так что изложил подробности битвы, описывая подвиги каждого из этих неустрашимых людей по отдельности.
Сассе чувствовал, что это не пустая похвальба. И теперь усомнился, станет ли Сенат связываться с этим сорвиголовой. Рад был своей осмотрительности. Лучше не задираться с человеком, которому король был стольким обязан.
Тем не менее он не хотел принимать на себя ответственность за любое решение в связи в незаконным вторжением «Зефира»в гданьские воды. Надлежало уведомить об этом Готфрида Ведеке — и чем раньше, тем лучше. Решил ехать прямо к нему, к Староместским Валам, а лишь потом отвезти на Холендры Мартена.
Когда сани миновали Древний Тарг и влетели на площадь Доминиканцев, велел остановиться.
— Я мог бы прислать за вами лошадей завтра утром, — любезно предложил он.
Мартен поблагодарил, но заявил, что сам доберется в Лятарню. Намерен поехать на Стоги и там переправиться через Вислу.
— Во всяком случае завтра в полдень «Зефир» уйдет в Пуцк, — добавил он. — Долго занимать у вас место я не буду.
— Как хотите, — пожал плечами Сассе. — Езжайте с Богом. Доброй ночи и веселой забавы!
— Доброй ночи, — ответил Мартен. — Спасибо что подвезли!
Возница прикрикнул на лошадей и, развернувшись на месте, снова пустил их рысью.
Дорога из Гданьска на Холендры была худой, едва протоптанной; лошади уже устали от трехчасовой езды.
— Дайте им немного отдохнуть, прежде чем возвращаться, — сказал Мартен вознице, когда из-за деревьев блеснули огни в окнах усадьбы Генриха Шульца.
— Ну, — буркнул кучер. — Все в мыле. Со двора заедем или как?
— Со двора, — согласился Мартен.
Сани миновали распахнутые ворота, проехали мимо низкой привратницкой и живой изгороди, отделявшей хозяйственные постройки от двора, и остановились у калитки, через которую можно было войти в парк.
Мартен вылез, забрал у кучера пакет с соболиной шубой, и огляделся. Через окно в большом флигеле прислуги заметил несколько фигур вокруг уставленного стола. Из конюшни доносилось фыркание и ржание лошадей. Двое больших распряженных саней стояли перед конюшней. Какой-то парень или гайдук показался там на пороге, и приветствовав ворчливого кучера с Лятарни, завел с ним вполголоса разговор.
« — У Генриха гости, — подумал Мартен. — Гулянка у тетки Анны», — вспомнил он слова бурграфа, которые показались ему столь двусмысленными.
Ян испытал какое-то неприятное чувство, что его выставили на посмешище или попросту дурачат. Никто тут не рассчитывал на его прибытие. Никто его не ждал. Он почувствовал себя просто чужаком, причем нежелательным.
Сделав пару шагов в сторону парадного подъезда, он заколебался. Можно ведь пройти через калитку и попасть на террасу со стороны сада, чтобы заглянуть через застекленную дверь внутрь.
Перед таким искушением он не устоял. Повернув и утопая в глубоком пушистом снегу, добрался до ступеней лестницы, ведущих на террасу.
И снова заколебался.
Зачем, черт возьми, ему туда подкрадываться? Что он рассчитывал увидеть? Пожал плечами, злой на самого себя. И уже хотел отступить, когда услышал неестественно высокий смех Марии Франчески. В тоне этого смеха — скорее хихиканья — было нечто столь чувственное и одновременно возбуждающее, что дрожь пробежала у него по спине.
В два прыжка он оказался у запертых дверей. Изнутри их заслоняли тяжелые плюшевые шторы, но между ними была узкая щель, через которую пробивался свет.
Мартен окинул взглядом обширный зал, пол которого покрывал толстый турецкий ковер. Там царил беспорядок, говоривший, что гости пани фон Хетбарк и Генриха Шульца уже разошлись после обильного ужина, напившись до упада, как это бывало вдали от почтенных городских властей, в теплой компании или в обществе нескольких девиц, которые наверняка больше ценили веселую гулянку и золото, чем скромность и честь.
Ни развеселых дам, ни их кавалеров уже не было в ярко освещенном зале. Пары, сложившиеся за время пирушки, рассеялись, наверняка в поисках более укромных уголков, оставив перевернутые кресла, разлитое вино, опорожненные бутылки под столом, рассыпанные сласти и закуски, брошенные веера и чью-то забытую туфельку.
Не было там и «тетушки Анны». Зато её племянник, амфитрион этого пиршества, совершенно отключившийся, сидел под стеной у подножья часов и бормотал что-то сам себе, кивая в такт движениям маятника. На голове его был шутовской колпак с бубенчиками, а в руке бутылка, из которой он изредка потягивал, разливая вино на кружевной воротник и заляпанный шелковый кафтан.
