О баранине Пил тоже не солгал.
— Если уж хотите наказать его, сэр, — продолжил он, — то оставьте на берегу. Это послужит ему уроком, капитан. От него только и болтовни что о море. Бредит им день и ночь, сэр.
Черный Джон снова сжал мою руку.
— Вот твое серебро, парень, — сказал он.
Я уже съежился, готовясь встретить судьбу, но тут Черный Джон уронил мне в ладонь две монеты. Квик даже сел от разочарования.
— Вот оно, получи, — повторил морской пес и ударил по столу кулаком, да так, что монеты подпрыгнули к нему в руку. «Три козы» содрогнулись от хохота его дружков.
— Верно, нет больше пиратов, как Черный Джон, — сказал я. — Кто еще умеет красть собственные деньги?
Команда «Линды-Марии» разом закрыла рты. Черный Джон так опешил, что не шелохнулся. Я думаю, он только от удивления не разрезал меня пополам. А может, решил сжалиться надо мной ради Пила. Или же ему понравилось баранье жаркое, которое я украл. Так или иначе, Черный Джон тогда меня помиловал.
— А ты продувная бестия, парень, — сказал он мне.
— Я буду работать на вас день и ночь, — произнес я. Мои легкие уже наполнились запахом моря, и каждая мачта «Линды-Марии» взывала ко мне.
— «День и ночь», — передразнил Пью. — Мальчишка говорит, что будет работать. На капитана, как слышал Пью.
— Мне не нужен юнга. Но я дам тебе имя, бестия. Я нарекаю тебя Джоном в честь себя самого и на сегодня прощаю. Живи покамест. Насколько мне помнится, ты не мой отпрыск, но нынче я подарил тебе жизнь. И, как щедрый покровитель, нарек своим именем.
— Еще не поздно прирезать его, сэр, хотя он и был назван в вашу честь, — вставил Квик.
— Хорошее имя «Джон», — подхватил Пью. — Для надгробия лучше нет, говорит Пью.
— Увы мне, трактирщик, — сказал морской пес. — Каким сбродом приходится командовать. Не успел подарить мальчику имя, как Квик уже приготовился разделать его, а Пью — обобрать. Увы мне, увы.
Пил понимающе кивнул.
— Может, добрый кусок баранины вас развеселит?
— Нет, трактирщик. Даже лучшей баранине не унять моей печали. — Здесь морской пес воздел палец для следующего изречения. — Нарекаю тебя, мальчуган, Долговязым Джоном, поскольку ты высок для своих лет. Даю тебе также прозвание Сильвер за пристрастие к серебру, которое, может, станет твоей судьбой. Итак, отныне ты — Долговязый Джон Сильвер.
С этими словами Черный Джон отдал мне пресловутые две монеты. Пью сунул руку в карман, пошарил там и вытащил пустой кулак.
— Мальчик благодарен вам, капитан, — спохватился Пил. — Верно, сынок?
— Когда буду опять в этих широтах, жди меня, Джон Сильвер, да приготовь черные сапоги. А рваный камзол мне не нужен.
Пил прижал к губам ладонь.
— Я раздобуду для вас сапоги. Клянусь именем Долговязого Джона Сильвера.
Такова, дружище, была моя жизнь до того, как я начал бороздить моря под «Веселым Роджером» и пристрастился к поиску сокровищ. Тогда я был всего-навсего продувной бестией, как назвал меня морской пес.
Родился я по случайной прихоти судьбы. Отец мой скорее всего был моряком, мать — портовой шлюхой — вот и вся моя родословная, если верить Слепому Тому. Никто никогда не заявлял на меня прав. Я не знал ни отца, ни матери. У каждого из моей команды кто-то был. Даже тех, кого я убивал, кто-то ждал на берегу. Только Джон Сильвер, капитан и продувная бестия, явился в мир без матери и молока.
До того как меня подобрал Том, я спал на улице, питался отбросами — тем, что не доедали даже собаки. Уличные шавки — вот мое племя. Никто не считал меня своим, так что я избрал родней собак. Их да Тома.
Видимо, родился я в пасмурный день — погожих в Бристоле и не бывает. Не там, где я спал, ел и промышлял. Священники уверяют, что в аду жарко, как в пушечном жерле, а я скажу — враки. Ад лежит чуть севернее Бристоля, и там всегда холодно. Не знаю, человек или дьявол родил меня в таком месте. Раз на мне нет рогов, значит, человек, хотя будь он дьяволом — я бы не слишком удивился.
Впрочем, когда подыхаешь с голоду, все равно, где находиться. Хорошо, Том меня спас. У него я выучился считать. Деньги яйца выеденного не стоят, если не знать им счета. Я всегда был благодарен старому Тому за науку. Это лучшее, что он для меня сделал, если не считать знакомства с Пилом.
Старый Том… Чуть не забыл: он вдобавок научил меня зарабатывать на пропитание.
Я умел лаять по-собачьи. Мог завывать, как банши, а за фартинг сверху — мурлыкать котом. Мог петь, плясать. За монету-другую я был готов на все.
Нечестные пути влекли меня еще до знакомства с Томом. Бристоль всегда был беспечен с детьми и деньгами. От нужды я наловчился чистить карманы. Мне было приятно ощипывать тех, кто обрек меня на голодную смерть.
Однажды вечером Том на меня наткнулся. Точнее, наткнулась его палка: он ударил меня ею по голове. Я нашел себе приют на одной улочке и прятал там монеты за выпадающим из стены кирпичом. Заметь: уже тогда, ребенком, я привык прятать сокровища. Так вышло, что в тот вечер Том решил оставить сбережения на моей улице — его казна переезжала с места на место. Повадки таких, как я, Том хорошо знал — потому и ударил меня палкой.
Очень скоро мы пришли к соглашению. Тому нужны были глаза, а мне — воспитание. Так я и пристал к нему — водой было не разлить. Том взял меня под крыло (точнее, под полу своего черного плаща) и растил, пока не отдал на поруки Пилу.
От Пила я перенял только одну науку, если не считать воровства и разбоя, которые для знающих людей сродни полезной привычке. До того как к нему попасть, я не имел ремесла. Он научил меня чистить, солить, резать, варить, парить, жарить — самые подходящие навыки дл я голодного оборванца. Говорю тебе, нигде смолоду так не окрепнешь, как на кухне в трактире.
Правда, даже самый жаркий ее огонь не согревал меня до конца. Слишком часто и подолгу мерз я на бристольских улицах, чтобы так запросто отогреться. Зато констебль, который раньше не упускал повода меня поколотить, в харчевне желал мне здоровья и щипал за щеки. Я его ненавидел.
Итак, Том оставил меня у Пила, жаркого огня и подобревшего констебля, потому что сильно захворал. Он перестал побираться, почти ничего не ел и не пил. Я по жадности съедал все, что после него оставалось. Его деньги я тоже забрал. Тогда они мне казались несметным богатством. Все познается в сравнении. Сейчас, может, я и впрямь первый богач на суше или на море, но когда у тебя за душой ни гроша, даже пара медяков могут осчастливить. Если считаешь меня подлецом после того, как я лишил старика пропитания, значит, ты никогда не голодал.
Однажды утром Пил вручил мне книгу и карандаш вкупе с одним предложением. В книге, как выяснилось, он записывал свои прибыли и убытки, а предложение состояло в том, чтобы научить меня писать и читать (в качестве довеска). Пил не был щедр ни по природе, ни по воле сердца, так что, когда я заупрямился (с меня было вполне довольно роли добытчика), он сообщил, что моего мнения не спрашивает, и для убедительности положил на стол ремень (видимо, решил воспользоваться советом Черного Джона). Не знаю, что он собирался с ним делать, потому что даже в те годы тягаться со мной было бесполезно. Для начала Пил сложил ремень вдвое и тихо щелкнул им. Это действие он повторил несколько раз, пока не извлек поистине громкого щелчка. Я забрал ремень из предосторожности, чтобы Пил не покалечился. Было бы досадно, если бы он закрыл таверну, а меня вышвырнул на улицу.
