Я вижу в зеркале, как загораются глаза бывшего капрала Эредии, когда он рассказывает мне о своем обожаемом флоте. И о «Лепанто» — о нем он всегда говорит с той особенной нежностью, какая слышится в голосе всякого моряка, когда он упоминает свой бывший или нынешний корабль. «Он был одним из «Синко Латинос»[73], дон Артуро. Вы бы видели, как он рассекал волны, когда шел на всех парах…» Говорю ему, что в детстве я частенько видел его эсминец у причала в Картахене и наверняка не раз сталкивался на Калье-Майор с ним самим, одетым в военную форму. «Действительно, потрясающий был корабль», — подтверждаю я и вижу, как он горделиво улыбается. Так сильна привязанность капрала Эредии к его эсминцу, что он сделал себе маленькую радиоуправляемую модель — если удается освободить день, он идет к озеру и ее запускает. «Люблю вспомнить старые добрые времена. Даже боцмана — он вечно пытался меня за что-нибудь прижучить, но ему ни разу не удалось. Я был очень исполнительным. И очень серьезным».
Более того. Любовь Эредии к испанскому военному флоту и флоту вообще заставляет его принарядиться и ехать в Кадис всякий раз, когда там швартуются суда НАТО. В часы, когда на корабль пускают посетителей, он, безупречно одетый, в пиджаке и при галстуке, торжественно ступает на борт. Представительный, видный собою, щеголеватый блондин, он производит на вахтенных матросов большое впечатление. «Вы бы видели этих голландцев, дон Артуро. Караульные развалились себе на палубе, и тут появляюсь я и отдаю честь флагу. Они вскакивают со свистом и вытягиваются во фрунт… Думают, явился переодетый адмирал!»
Еще я очень люблю рассказ о том, как на американской базе в Сан-Диего он двинул кувшином с пивом по морде уорент-офицеру, здоровенному негриле родом с Кубы, и навалял ему по первое число, когда тот назвал моряков с «Лепанто» «испанскими деймоедами». Когда военный патруль отконвоировал Эредию на борт, капитан потребовал его к себе и устроил страшенную выволочку, так что под конец тот уже дрожал как лист. Закончив отчитывать и не смягчая тона, капитан заявил, что Эредия получает увольнительную на берег на пятнадцать суток. «За что, капитан?» «За то, что отлупил негра», — ответил тот очень серьезно.
Капрал Эредия счастлив оттого, что рассказывает мне свои байки. И я улыбаюсь, мне нравится, что я могу доставить ему это удовольствие. Могу разделить с ним его гордость старого моряка, хоть он с годами все больше романтизирует свой флот и свой корабль. Он это понимает и вспоминает историю за историей, словно сучит бесконечную нить. И когда останавливает такси, а я даже не собираюсь вылезать, он подытоживает: «"Лепанто" был настоящий корабль, дон Артуро. Честь и гордость военного флота. Сейчас таких нет». Делает паузу, печально вздыхает и добавляет: «Сейчас вообще ни чести нет, ни совести».
Баск, сбивший спесь с англичан
Двенадцать лет назад, когда я писал «Карту небесной сферы», мне в руки попала памятная английская медаль, отчеканенная в XVIII веке в ознаменование победы, которой Англия никогда не одерживала. Как давний почитатель истории, я давно уже привык к тому, что англичане старательно скрывают от публики понесенные от испанцев поражения, — взять хоть вице-адмирала Мэтьюза в водах Тулона или Нельсона, оставившего на Тенерифе руку, — но с присвоенными победами как-то до сих пор не сталкивался. На одной стороне медали написано: «Гордость Испании, посрамленная адмиралом Верноном», на другой: «Истинный герой Британии берет Картахену (речь идет об индейской, а ныне колумбийской Картахене) в 1741 году». Кроме этого, там выгравированы две фигуры. Одна, победно выпрямившаяся, — это адмирал Вернон. Другая — коленопреклоненная, умоляющая — названа Доном Блассом и намекает на испанского адмирала Бласа де Лесо, баскского моряка из Пасахеса, отвечавшего за оборону города. Изображенная сцена хороша, спору нет, только вот есть две неточности. Во-первых, Вернон не только не захватил города, но и отступил, изрядно потрепанный. А во-вторых, Блас де Лесо никак не мог ни пасть на колени, ни протянуть с мольбою руку, ни жалобно смотреть снизу вверх — деревянную ногу не больно-то согнешь, а свою природную он потерял в семнадцатилетнем еще возрасте в битве при Малаге, три года спустя, в Тулоне, оставил глаз, а в каком-то из последующих сражений, в которые он без конца ввязывался, лишился правой руки. Хотя, конечно, глупей всего было изобразить его униженным, поскольку за всю жизнь никому и никогда не удавалось посрамить Дона Бласса. Из-за увечий за ним закрепилось прозвище Полумуж, однако его несгибаемое достоинство всегда было при нем. Могучее, как у коней Эспартеро[74].
Я очень бы изумился, узнав, что имя Бласа де Лесо упоминается в баскских школьных учебниках — впрочем, всякое может быть. Между тем его жизнь походила на приключенческий роман: морские сражения, кораблекрушения, абордажи и высадки. Он воевал с голландцами, англичанами, берберийцами и пиратами Карибского моря. Попавши однажды в окружение к англо-голландцам, поджег несколько собственных кораблей, чтобы под прикрытием живого огня открыть орудийный. Будучи капитаном фрегата, всего за два года взял в плен одиннадцать вражеских военных кораблей, в их числе — английский «Стэнхоуп», и еще шесть — в американских морях, не говоря уже о бесчисленных «купцах». Кроме того, он вернул Испании захваченный у нее груз в два миллиона песо и принял участие во взятии, а позже — в защите Орана. В награду за эти и многие другие деяния он был поставлен командовать гарнизоном Картахены-де-Индиас и, отразив две первые попытки англичан взять город приступом, встретил лицом к лицу силы адмирала Вернона: 36 линкоров, 12 фрегатов, множество брандеров и бомбардирских кораблей, 100 транспортных судов и 39 тысяч человек. Всякому бы хватило за глаза.
Я видел два портрета Эдварда Вернона, один из них — кисти Гейнсборо, и на обоих он выглядит типичным прилизанным англичанином, спесивым и заносчивым. Легко представить себе, как с этой же самодовольной миной он велит заранее отчеканить памятные медали, чтобы увековечить не совершенный еще подвиг. И хотя в ту пору все моряки, подданные британской короны, знали, как больно бьется проклятый Дон Бласс, адмирал-пустомеля смело хвастался шкурой неубитого испанского медведя. Он был в курсе, что полуразрушенные стены Картахены обороняют чуть больше тысячи испанских солдат, 300 ополченцев из освобожденных негров да 600 помощников-индейцев, вооруженных луками и стрелами. Так что Вернон обстрелял город, высадился на берег и пошел на приступ. Только вот верный себе Полумуж отстаивал Картахену пядь за пядью, бастион за бастионом, окоп за окопом, и его корабли дрались как звери, защищая вход в порт. Испанцы дорого продавали свои жизни, взрывая собственные крепости и пуская на дно собственные корабли, чтобы перекрыть англичанам путь, и в конце концов закрепились на окраине города, где и отражали атаки одну за другой, и Блас де Лесо, твердый как скала, был с ними каждую секунду. В конце концов, выпустив по Картахене шесть тысяч гранат и восемнадцать тысяч пушечных ядер, потеряв шесть кораблей и девять тысяч человек, но так и не сумев сломить сопротивление испанцев, англичане вынуждены были убраться, поджав хвост, и нашему дружку Вернону оставалось только засунуть свои медали в неупоминаемое в приличном обществе место.
