Она была очень хрупкой, эта уже далеко не юная, но ошеломляюще красивая дама, и весь ее облик, казалось, больше принадлежал миру бесплотных теней, чем земле. Тонкими, длинными пальцами, она то и дело трогала небольшой серебряный крестик, висевший, вопреки обычаю и моде, поверх платья, а глаза ее неотрывно глядели на серую точку на горизонте. Ей было сильно не по себе. Женщина знала слишком много, чтобы успокаивать себя сказками. Это был парус. Чей? Гадать бессмысленно. Тунис, Алжир, Египет, Марокко… все одно. Зеленое знамя Пророка уверенно теснило бело-желтый флаг с ключами святого Петра. Христианину, попавшему в цепкие когти «морских ястребов» судьба предоставляла не слишком богатый выбор: рабство или смерть, причем неизвестно, что хуже. А у женщины, стоявшей на шканцах и неотрывно наблюдавшей за горизонтом не было и этого выбора. Волей Господа и того, кто говорил с ней Его именем, она должна была предпочесть рабство. Какие бы унижения и страдания оно не влекло. Она должна была любой ценой выжить, потому что ее жизнь, с недавнего времени, принадлежала не ей и имела особую ценность во дворце Джезо.
– Не бойся, дочь моя. Они не посмеют напасть, – голос, по-старчески дребезжащий вторгся в ее мысли. И так в них было немного порядка, теперь они окончательно спутались. Женщина обернулась.
Этого человека она знала. Вернее «знала» – не то слово. Видела, так было вернее. Они плыли вместе от самой Сицилии, но еще ни разу не говорили друг с другом. Впрочем, она часто видела его, неподвижно стоящим на палубе и созерцающим море. Возможно, он думал о чем-то… Или молился… Потому что человек этот был священником.
Высокий, худой, видимо, очень старый, он двигался осторожно. Из под капюшона выбивалась совершенно белая прядь волос. Женщине никогда не удавалось разглядеть больше. А сейчас она различила лишь темный силуэт и простое деревянное распятье на груди – священник стоял спиной к солнцу.
– Почему вы так решили, святой отец? – спросила она, забыв поздороваться.
– Господь не допустит, – уверенно ответил старик, прикасаясь к массивному кресту.
– Господь допускает и худшие злодеяния, – возразила женщина с неожиданной яростью и, испугавшись своей вспышки, быстро добавила, – чтобы испытать и укрепить нас…
– Вы вспомнили о том, что случилось месяц назад? – спросил старик вместо суровой отповеди.
На мгновение женщина прикрыла карие глаза, которые выдали ее так некстати. Когда она вновь заговорила, голос звучал ровно.
– Отец мой, вы читаете в моей душе, как в открытой книге. Я действительно думала о том, что случилось с одним из самый достойных сыновей католической церкви, отцом Джулио Орсини. Я узнала о случившемся совсем недавно, почти перед самым отплытием. Гнев – греховное чувство, но я не могу ничего с собой поделать, я испытываю гнев. И даже не стыжусь этого! Зачем Господь допустил такое, в чем был скрытый смысл?! Я не понимаю этого! Я знала отца Джулио много лет…
– Еретики опасно взбудоражены, – в раздумье проговорил священник. Казалось, он не заметил вопроса, – ходят слухи о заговорах и тайных обществах. Неудивительно, что в такой напряженной обстановке страстный отец Джулио сподобился мученического венца. Взбунтовавшиеся крестьяне утопили его в колодце, но перед этим потребовали, чтобы он спел все еретические псалмы, которые знает. И, говорят, обещали жизнь, если он подчиниться. Кстати, я этому верю. Люди, которые работают на земле, редко бывают беспричинно злобны. Труд крестьянина благ по определению.
– Но отец Джулио, конечно, не подчинился? – взволнованно спросила женщина, несколько удивленная холодностью и цинизмом старого священника.
– Вы совершенно справедливо назвали его достойным сыном католической церкви. Разумеется, он не подчинился. Он, бедняга, не знал ни единой еретической песни. Когда вера идет об руку с невежеством, на земле рождается святой. Надеюсь, его канонизируют.
Женщина вскинула глаза в немом изумлении. Спутник ее по-стариковски рассмеялся.
– Я вас удивил?
Он не добавил привычного «дочь моя», подчеркивая «светский» характер беседы. Женщина с запозданием сообразила что, вероятно, судьба свела ее с одним из высших иерархов церкви, возможно, доверенным лицом самого папы. То, как пренебрежительно он отозвался о простом миссионере, обличало в нем важную фигуру. Причем из тех, кто политику ставит выше веры, а расположение папы ищет прежде царствия небесного. Женщина хотела уже резко оборвать разговор, но старик сделал пару шагов в сторону, невольно перегородив ей дорогу.
– Если заступничество Господа не может развеять ваши страхи, возможно, это удастся мне? – сказал он, – Взгляните внимательнее, корабль уже виден. Судя по высоте кормы и неглубокой осадке – это тунисская гребная галера и она не несет тяжелого вооружения. С нашими шестью пушками мы можем быть совершенно спокойны. Они не посмеют напасть, закон Пророка тоже не поощряет бессмысленного самоубийства.
Спутница священника повернулась, вглядываясь в стройный силуэт корабля-преследователя. Теперь она стояла вполоборота, и в косых лучах солнечного света ее красное бархатное платье казалось почти черным, а золотые волосы с красноватым отливом вспыхнули как нимб. Святой отец смотрел на нее жадно, не отрываясь, и не обращая никакого внимания на тунисскую галеру.
– Вы так хорошо разбираетесь в кораблях? – спросила женщина.
– И в них тоже… И в том, что в этих водах, называют этим словом, – кивком подтвердил священник.
Женщина уже давно, со странным напряжением вслушивалась в голос своего спутника. А когда он заговорил о кораблях, напряжение перешло в лихорадку.
– Вы что-то хотите спросить, дочь моя?
Вздох то ли облегчения, то ли разочарования был ответом. Женщина слабо улыбнулась.
– Когда вы заговорили о море, о кораблях… Я ошиблась, святой отец. Это была жестокая шутка моей больной памяти. Ваш голос на мгновение напомнил мне голос друга. Он погиб в Вест-Индии несколько лет назад от руки религиозного фанатика, как и отец Джулио.
– Достойная смерть, – кивнул священник без ерничества, – вероятно, и жизнь вашего друга была такой же достойной?
– Не знаю, – тихо проговорила женщина, – я не судья тому, кто спасал мне жизнь не единожды.
Она отвернулась, утратив интерес к светской беседе. Бледное лицо ее застыло, утратив живость и сразу став на несколько лет старше. Тугой парус «Аквилона» выгибался над их головами, забирая ветер. С мягким журчанием отлетала назад кильватерная струя. Посвежело, и этот новый ветер был союзником «Аквилона», ровным попутным бризом. Парус тунисской галеры, еще недавно пугающе близкий, снова отдалился. Верно, глаза у ее капитана были не хуже, чем у священника-христианина. Он рассмотрел шхуну как следует и, надо думать, увидел все, что должен был увидеть. Пират прекратил погоню.
