— Урна в воскресенье у Ришелье[42]
Ришелье — памятник на одесском бульваре. бывает чище, чем эта посудина, — бормотал Слива, обходя вместе с Куриловым судно. — Драить все придется до седьмого пота.
Он в сердцах отшвырнул носком ботинка обрывок каната и двинулся дальше, мимо мощной лебедки, укрытой рваным брезентом, к полубаку. Там виднелась курносая, метра в полтора—два пушечка, затянутая чехлом.
Едва боцман ступил на трап, ведущий к ней, как сзади послышался хрипловатый голос, произнесший по-английски:
— Стоп!
Моряки обернулись и увидели на капитанском мостике, от которого к гарпунной пушке был переброшен пологий трап с поручнями, человека в коричневом свитере. Скуластое лицо его было в глубоких морщинах. Редкая рыжеватая бородка торчала вперед. В ней застряли крошки еды. Очевидно, человек только что завтракал. Маленькие глаза смотрели подозрительно.
- В чем дело, товарищ? — спросил громко по-английски Курилов. — Кто вы такой?
Я вам не товарищ, — огрызнулся человек в свитере. — Я гарпунер Тран Майер!
Я счастлив познакомиться с вами, но, между прочим, это советское судно, и я его боцман! — сердито говорил по-русски Слива, плохо владевший английским языком. — Может быть, вы мне пропуск на бак выпишете?
Майер, видимо, догадался, о чем говорит боцман, и более гневно предупредил:
— К пушке запрещается подходить!
Курилов не успел ответить. Рядом с Майером появился Можура и приказал морякам явиться в кают-компанию. Гарпунер, проводив их подозрительным взглядом, скрылся. Очевидно, он через иллюминатор из своей каюты следил за полубаком.
Курилов и Слива чувствовали себя так, словно получили пощечины. Молча они последовали за капитаном. В тесной, отделанной красным деревом и ясенем кают-компании собралась вся команда, При входа Можуры разговоры стихли.
Можура опустился в кресло и заговорил:
— Товарищи! Через пять суток мы выходим в море. Наше судно сильно запущено. Его необходимо привести в нормальный вид. Поэтому снимайте свои праздничные костюмы и надевайте робы.
Можура коротко и ясно отдавал распоряжения, а затем предупредил:
— На гарпунную площадку не подниматься! Моряки зашумели. Можура поднял руку:
— Иностранная, китобойная фирма продала нам эти суда с условием, что гарпунерами на них в течение пяти лет будут работать норвежцы. Мы вынуждены, пока у нас своих гарпунеров нет, не дотрагиваться до пушек. Таковы условия заключенного с фирмой договора, и их надо строго соблюдать. Это приказ. Можете приступать к делу.
Моряки стали расходиться. Капитан задержал Сливу и Курилова.
Вы прежде всего выведите на корпусе название нашего судна. Порт приписки — Владивосток.
Есть! — вытянулся Слива. Для него этим приказом капитана как бы сглаживалась обида, нанесенная гарпунером.
Присутствие советских моряков всполошило жителей города. Скоро пристань была запружена народом. Здесь были и простые моряки, и докеры, и грузчики, и какие-то люди, прятавшие свое любопытство и ненависть под презрительными улыбочками на холеных лицах. Суетливые фоторепортеры щелкали затворами аппаратов, бегая вдоль причала и пытаясь прорваться на суда. Но капитаны приказали не пускать их, чтобы не мешали работать командам.
Расположившись в люльке, висевшей у носа судна, Курилов тщательно выводил буквы. С пирса доносились крики. Кто-то на ломаном русском языке выкрикнул:
— Да здравствуют советские моряки!
Шум на берегу усилился. Курилов обернулся и увидел» что там возникла драка. Появилась полиция, и скоро вся пристань была очищена от людей.
Советским морякам было запрещено выходить на берег. Слива фыркнул:
— Вот любители свободы! Заботятся, чтобы наши ножки не устали от прогулок по их тротуарам!
Вечером из советского консульства китобоям прислали пачку иностранных газет. В них были статьи с кричащими заголовками: «Москва решила истребить китов!», «Советские китобои работают закованными в кандалы!», «Московские шпионы под видом китобоев!»
— Да! — покачал головой Можура и неторопливо расправил усы, что служило у него признаком хорошего настроения. — Собака лает, а ветер носит.
Дни летели быстро. И как ни мало было времени, моряки буквально преобразили суда. От надпалубных надстроек распространялся запах свежей краски, сияли на солнце надраенные медные части.
Накануне выхода в море китобоям все же удалось провести несколько часов на берегу. Они поднялись по каменистой дороге, извивавшейся между невысокими, но густо росшими деревьями, на вершину горы Шлетсфелле. Отсюда открывался вид на город. Он лежал в пышной зелени на берегах фиорда, голубая вода которого была зеркально-гладкой. У причалов дымились десятки судов.
Среди зелени белели красивые особняки. Их построили еще в семнадцатом — восемнадцатом веках, когда Генсберг был китобойной столицей мира. Свою прогулку моряки закончили у памятника Свену Фойну, капитану и китобою.
Курилов с любопытством смотрел на потемневшее от времени и непогоды бронзовое лицо Фойна. Взгляд китобоя был устремлен в морскую даль, навстречу ветру.
Как ни старался скульптор выполнить волю заказчиков, хозяев китобойной компании, и придать лицу Фойна выражение официально-героическое, бездушно-надменное, оно сохранило черты человека, познавшего превратности жизни.
И чем дольше смотрел на памятник Курилов, тем ближе и понятнее становилась ему судьба Свена Фойна. «Сколько тебе штормов — и морских и житейских — пришлось перенести! — думал Леонтий. — Тебе, простому моряку, поставлен этот памятник. Значит, заслуга твоя большая».
От этих мыслей Курилова отвлек работник советского консульства, который говорил:
К середине прошлого века китобойный промысел сходил на нет. Так называемые гладкие киты были в основном выбиты. Но были огромные запасы китов-полосатиков. Однако после убоя их туши тонули, поэтому добыча полосатиков в открытом море была невозможна. Но вот Свен Фойн создал гарпунную пушку и применил компрессор для накачивания китовых туш воздухом. Они не тонули, а превращались в своеобразные поплавки. Это позволило добывать китов-полосатиков. На них до тех пор не охотились. Китобойный промысел получил с этого времени небывалое развитие и принес огромные капиталы судовладельцам и пайщикам китобойных компаний. А Свен Фойн провел свои последние годы в бедности,
У них все хорошие люди так кончают! — произнес кто-то из моряков.
Можура и капитан китобойца «Труд» Орлов возложили к подножию памятника венок.
