То был царский подарок. Увез тетради в Москву. Месяц сидел над дневниками, разбирал почерки, делал выписки. В конце концов, что называется, с подачи Конецкого, получилось документальное повествование «Узники замка Вюрцбург». Открылась совершенно неизвестная страница войны.
* * *
Вечером 7 марта 2000 года позвонил Конецким из любимой гостиницы «Октябрьская». Трубку по обыкновению сняла не Татьяна Валентиновна, а сам В.В., судя по голосу - в настроении преотвратном:
- Приезжай, если можешь…
Приехал. В.В. открыл дверь:
- Проходи… Я холостякую… Таня в отъезде.
Выпили по рюмке. На морской карте были развешаны фото родственников. В.В. стал объяснять - кто есть кто:
- Это отец. Он был транспортным прокурором. Вторым браком женат на немке. Представляешь - беспартийный и женат на немке! Это в сталинские-то времена! Ох, сколько ж он отправил на тот свет во имя Сталина!
Об отце В.В. говорил со смешанным чувством боли и гордости…
Среди прочих родственников в импровизированной портретной галерее оказались и царский офицер в пенсне и кителе - штабс-капитан Гриббель, и балерина Конецкая, и прочая, прочая… Он помнил всех, он прощался со всеми.
Потом вдруг сказал:
- Знаешь, я скоро умру…
Сказано это было просто, без пафоса, как будто речь шла об отъезде на дачу, которой у него никогда не было. Бесполезно было разуверять его в обратном. Тут любые возражения, протесты, утешения отдают дешевым оптимизмом, наигранным бодрячеством, все аргументы - нелепы и пошлы.
- Давай попрощаемся…
Мы обнялись. Защемило сердце. Я и сам чувствовал, что это расставание навсегда. Уж если В.В., человек не склонный к сантиментам, вдруг «дал слабину», значит и в самом деле, предстал на пороге вечности, да простит он мне эту патетику. А потом он сказал слова, которые буду помнить всю жизнь:
- Знаешь, товарищество дороже дружбы. Друг по-дружески может подгадить… Товарищество - строже. Мы - товарищи.
* * *
О смерти беседовали и до этой встречи. В.В. говорил о ней без страха, но уважительно понижая голос:
- Симонов развеял свой прах. А я так не смогу. Я к своим лягу. К тете Матюне.
Свои лежали на старинном Смоленском кладбище, что посреди Васильевского острова. Собственно, именно там состоялась наша единственная встреча вне стен его кабинета. Не смотря на больные ноги, Конецкий приехал на перезахоронение праха Бориса Вилькицкого. Останки российского Магеллана, завершившего эпоху великих географических открытий, были доставлены на родину из Брюсселя. Пропустить такое событие Конецкий не мог. Он бессчетно проходил проливом Вилькицкого на запад и восток по Северному морскому пути. Он сроднился с его именем в Арктике. Превозмогая боль, подошел к его могиле и бросил горсть земли на гроб великого мореплавателя.
Потом мы отошли в сторону. В.В. смотрел сквозь всех и вся.
- Я тоже тут лягу. В «проливе Вилькицкого». - Усмехнулся он. - Вон там…
Так оно и вышло.
* * *
А перед глазами В.В. под огромной морской картой.
Завзятый охотник повесит над тахтой шкуру убитого медведя, казак-рубака - скрещенные шашки. У Конецкого - карта Мирового океана. Никто из российских писателей-маринистов не избороздил его так и столько, как капитан дальнего плавания Виктор Конецкий. Никто, кого не назовите… Даже патриарх и основатель жанра Константин Станюкович…
На карте - прокладка последнего рейса, оборванного в Карском море. В австрало-антарктическую котловину вбит гвоздик. На нем валдайский колокольчик. Звонкая точка в конце моряцкого пройденного пути, которого никто, как утверждает одна из книг писателя, не отберет… Он и сам был похож на ледокол (не сомневаюсь, впрочем, что когда-нибудь появится в Арктике ледокол с именем писателя Конецкого на борту), который из последних сил торил путь среди льдов безденежья, коварства издателей-ловкачей, болезней и прочих житейских невзгод. В утешение были - пословица английских моряков «а в море бывает хуже». Еще особенной пушистости персидский кот. И, конечно же, верная подруга жизни - библиограф, редактор, наборщица, справочное бюро, секретарь, письмоводитель, архивист - жена Татьяна Валентиновна.
* * *
Последний раз мы виделись в сентябре 2001 года. Даже и мысли не было, что это последняя встреча. Казалось, так будет всегда: утром звонок с вокзала, вечером - встреча под картой… Весь день носился по Питеру, пришел в гости голодный до неприличия. Татьяна Валентиновна подала к чаю великолепный пирог, чем и спасла от голодной смерти. В.В. бодрый и взъерошенный костерил Клебанова и иже с ним за вранье о «Курске».
- С ними погиб и я… - Сказал он о ребятах с К-141.
Подписал первые два тома долгожданного собрания сочинений. Потом показывал новые картины: «Кладбище в Порт-Артуре» и «Подлодка на закате. Памяти «Курска».
* * *
Когда донимали ноги, он ложился на тахту и прикрывал их пледом. Над тахтой синел глубинными разводами Мировой океан. Исходив его вдоль и поперек, старый капитан устал и прикорнул под белым абрисом Антарктиды, где тоже не раз бывал.
Почти все наши встречи с Виктором Викторовичем проходили под настенной картой. Он и в памяти остался, как говорящая карта Мирового океана.
С Валентином Пикулем я встречался трижды. Первый раз в его рижском доме на улице Весетас - 19 ноября 1985 года. Вторая встреча была печальной: вместе с вдовой писателя мы пришли на кладбище к могиле Валентина Савича. Третья встреча случилась много лет спустя, в Балтийске, где у одного из причалов увидел морской тральщик «Валентин Пикуль». Разумеется, самая памятная была первая встреча. В очередной приезд в дом творчества «Дубулты», я вознамерился, во что бы то ни стало повидаться с автором любимых книг, чьи невыдуманные герои - офицеры русского флота - так или иначе пересекались с героями моих документальных повестей и романов, как пересекались их судьбы в реальной жизни, каких-нибудь лет семьдесят тому назад. К тому же хотелось воочию убедиться в земном существовании человека, о котором ходили легенды.
Я прекрасно понимал, что набиваться в гости к любому человеку, а к популярному писателю особенно - неприлично, что у Пикуля время, как и всякого творческого человека, на вес золота, что ничего нового я ему сообщить не могу, но что-то заставляло переступить через все правила приличия и звонить по домашнему телефону Пикулей, ведя переговоры с Антониной Ильиничной о времени встречи, конечно же, деловой. Я знал, что Пикуль принимает у себя только моряков, и надеялся попасть на аудиенцию именно в этом качестве, как капитан тогда еще третьего ранга. Антонина Ильинична ревностно оберегала покой мужа-писателя и все время переносила час нашей встречи. Пикуль в ту пору работал по ночам, а днем отсыпался. (Сейчас я точно знаю, что тогда он заканчивал роман «Крейсера»). Трудно было вклиниться в стык между его работой и отдыхом. Похоже, что таких промежутков просто не существовало. И вот, когда вышел срок моего пребывания в Дубултах, и надо было уже возвращаться в Москву, такой промежуток был, наконец, найден. Полагаю, что Валентин Саввич к тому дню поставил, наконец, последнюю точку в «Крейсерах». Антонина Ильинична назначила время за два часа до отхода московского поезда, поэтому я прибыл на встречу вместе с женой Мариной и со всеми нашими чемоданами. Наверное, так к Пикулю еще никто не приходил. Тем не менее, мы были приняты и к тому же радушно. Хозяин дома предстал в домашнем одеянии - в шелковых зеленых шароварах и тельняшке. Он же провел небольшую экскурсию по дому, стены которого были составлены из книг. В книжных глубинах, пред золочеными корешками энциклопедий и старинных фолиантов дрейфовали парусники и подлодки, среди них углядел и лодочку родного 641 проекта.
