В начале второго пожарные высадили нас возле гостиницы в Тотнесе. Мы постояли на мостовой, пока стоп–сигналы машины не исчезли из виду, потом прошли по аллее на соседнюю улицу, где остановились на крыльце какой–то лавки и принялись совещаться, как быть дальше. О гостинице не могло быть и речи: поздний приход и вид нашего платья можно было объяснить пожаром, но портье почти наверняка потребует удостоверения личности. Да и постояльцев в гостиницах, должно быть, полно. Болтаться в городе или на вокзале равноценно самоубийству.
— Помнишь придорожное кафе на въезде в город? — спросил Берт. — Там была заправка и стояла пара грузовиков. Может, подвезут. Или хотя бы перекусим. Мне это совсем не помешает. Кафе стояло примерно в миле от городской черты. На тёмных улицах нам не встретилось ни души, а когда мимо проезжали машины, мы прятались.
На площадке для отдыха стояли три грузовика. Мы купили бутербродов и рассказали сказку о том, как помогали тушить пламя и ехали на пожарной машине.
— Жаль, опоздали на поезд, — добавил Берт.
— А вам куда? — спросил буфетчик.
— В Лондон.
— Поболтайтесь тут поблизости, — сказал он. — Сейчас подъедет один парень из Лондона, я всё устрою.
Услышав это, коротышка в углу многозначительно покашлял и произнёс сиплым голосом; — Я тоже в Лондон. Могу подбросить, если желаете. Только у меня рыба в кузове.
Нам так не терпелось пуститься в путь, что мы не стали задаваться мыслью, каково это — проехать двести миль, лёжа на груде макрели. Я никогда не пожалею о том, что мы поехали на этой машине, но и оказаться в ней снова тоже не хотел бы: лежать было жёстко, вонь намертво въедалась в нашу одежду. Но до Лондона мы добрались. В самом начале девятого мы вылезли из машины у Чаринг–Кросского вокзала, и я купил утреннюю газету. Она была полна сообщений о бунте «птенчиков Борстала» в Дартмурской тюрьме и о побеге двух заключённых. Мы уставились на газетную полосу, на которой были напечатаны наши имена и описания. Фотографий, по счастью, не оказалось. Мы почистились, купили несколько необходимых мелочей, перекусили бутербродами и сели в первый же поезд на Ньюкасл. Мне пришлось приложить немало сил, чтобы отговорить Берта от поездки в Айлингтон и встречи с женой. Он понимал, что я прав, но всё равно очень горевал.
Я садился в поезд без какого–либо плана действий. Спать хотелось так, что чувствовал себя, словно оглушённый. Поездку помню смутно. Когда мы сошли в Ньюкасле, я по–прежнему не имел ни малейшего понятия о том, как буду вытягивать из Рэнкина нужные мне сведения. Лил дождь, смеркалось, и мокрые мостовые отражали огни витрин и уличных фонарей. Я чувствовал, что тело у меня грязное. Я совсем пал духом и осоловел спросонья, но усталость прошла. Умывшись на вокзале, мы двинулись в ближайшую закусочную.
Поев, мы направились в доки, чтобы разузнать о буксирчике. Найти его не составило труда: похоже, об экспедиции Хэлси и его намерении поднять слитки с «Трикалы» было известно всему свету. Буксир стоял у причала напротив одной из верфей Тайнсайда. Его короткая и толстая труба выглядела ещё короче рядом с портовыми кранами и закопчёнными пакгаузами. Верфь была погружена во мрак и выглядела покинутой. Волны вяло плескались вокруг деревянных свай. Возле одного из пакгаузов, словно детские кубики, были свалены погрузочные клети. Во влажном неподвижном воздухе стоял запах воды, гниющих водорослей и нефти — обычные для порта ароматы.
Нам удалось подобраться к «Темпесту» довольно близко, не опасаясь при этом быть замеченными. С судна на причал были перекинуты короткие сходни, над которыми покачивалась на проводе голая лампочка. Где–то на баке ревело радио.
— Давай спорить, что Рэнкин сейчас шатается по пивнушкам, — шепнул Берт. Я не ответил, потому что в этот миг на палубе появился Хендрик. Вновь увидев его высокую, широкоплечую, сильную фигуру, я испытал странное ощущение. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, когда я смотрел на него в зале суда, где он, нервничая, давал показания против нас. За ним по пятам шёл Ивэнс. Похоже, маленький валлиец и Хендрик вели какой–то спор. Возле сходней Хендрик внезапно обернулся, свет голой лампочки упал на его щеку, и я увидел шрам.
— Так велел капитан, — прошипел Хендрик. — Кто–то должен остаться на борту и следить, чтобы парень не удрал на берег. Вчера вечером я, позавчера — капитан. Сегодня твоя очередь. Пусть хоть обопьётся, только на борту.
— Говорят же тебе, свидание у меня! — воскликнул коротышка валлиец. — А вчера ты не мог сказать, что моя очередь развлекаться на борту?
— Не мог. Я думал, что останется Юкс, — прорычал Хендрик. — А капитан отправил Юкса в Ярроу, так что придётся тебе сегодня обойтись без своей милашки.
С этими словами он спустился по сходням и зашагал вдоль причала. Ивэнс постоял, бормоча проклятия в адрес офицера, потом быстро зыркнул по сторонам своими крошечными глазками и исчез внизу.
— Значит, Хэлси, Хендрика и Юкса на буксире нет, — шепнул мне Берт. — Как ты думаешь, это они о Рэнкине говорили?
— Думаю, о нём, — ответил я. — Хендрик сказал: «Пусть хоть обопьётся, только на борту». Похоже, Рэнкин всерьёз приналёг на бутылку, и они боятся отпускать его на берег.
— Он всегда был страшным пьяницей, — злорадно пробормотал Берт.
Внезапно на палубе появился Ивэнс. Он был в шляпе, воротничке и при галстуке. Перебежав по сходням на берег, Ивэнс двинулся к залитому светом городу.
— Ну и повезло, чтоб мне провалиться, — шепнул Берт. — Пошли, чего ты ждёшь? На борту только мистер Рэнкин.
Чего я жду, я и сам не знал. Ещё в Дартмуре, когда я начал планировать побег, мне казалось, что Рэнкина мы встретим на берегу. Поднявшись на борт «Темпеста», мы рисковали угодить в западню.
— Пошли, ради Бога, — Берт потянул меня за рукав. — Вот он, наш шанс.
На причале никого не было. «Деньги — корень зла» — надрывно пела девушка по радио. Голос у неё был хрипловатый и приторный. Мы выскользнули из–за ящиков. Ноги глухо застучали по сходням, потом мы очутились на ржавом палубном настиле буксирчика и пошли к носу, на закрытый навесом мостик. В дверях я остановился и оглянулся на причал. Мы двинулись прямо на звук, и я распахнул дверь каюты. Да, это был Рэнкин. Его тяжеловесные телеса вяло возлежали на койке, мышцы были расслаблены, кисти рук висели как плети. Рубаха была расстёгнута до самого пупа, обнажая голую бледную грудь и складки жира на животе. Лицо было белое, только два пятнышка болезненного румянца горели на щеках, влажные глаза налились кровью, лоб лоснился. Чайник на электроплитке накалился докрасна, на столе у койки стояли бутылка виски, треснувший фарфоровый кувшин с водой и стакан для чистки зубов.
