Гардемарин, изрядно захмелев после третьей стопки, нагловато усмехнулся:
— Нет уж, отец, на шею бросаться мы никому не собираемся, как и брать на себя чужую вину. Не послушались, чуть нас не расстреляли, а теперь мы должны снова подставлять за них грудь? Пардон, отец мой духовный! Думаю, и вы, Юрий Степанович, согласны со мной.
Новиков покачал головой:
— Нет, я думаю о другом.
— Интересно. У вас есть иное мнение?
— Не по этому поводу, в связи. Я думаю, какой же из вас сукин сын получится, Стива, если действительно вас не расстреляют.
— Что вы сказали? Сейчас же извинитесь или…
— Стреляться задумали? Так я пока не хочу вас убивать. Идите спать! Отец Исидор!
— Что, чадо мое хитроумное?
— Держите чашу, не видите — стол кренится.
— Пошла бортовая волна, — сказал отец Исидор, протягивая стакан.
— Вы не тянитесь, Стива, — сказал Новиков, наливая иеромонаху, — вам отпущена норма. Скоро на вахту, еще свалитесь с мостика и подорвете вконец свою славу, завоеванную в подавлении организованного вами бунта.
— Действительно, — сказал отец Исидор, глядя через стакан, — пьяный отрок есть явление скверное, говорящее о тяжелом недуге, пожирающем род наш.
Стива встал и, глядя побелевшими глазами на собутыльников, сказал:
— Как я жалею, что кто-либо из вас не был на месте Мухты! — и смахнул стакан со стола.
— Стакан не разбился, — сказал отец Исидор, — плохая примета.
— Стива великолепен! — сказал Новиков вслед Бобрину, — пожалуй, кой в чем он приближается к барону, общество Гиллера оставило в нем заметный след. Ведь как, подлец, ловко вывернулся из дела Мухты. Теперь никакой суд не осудит. Ну, пейте, отец. За благополучный приход в родные воды!
— Именно пока в воды, дальше не будем загадывать. Хотя суеверие и порицается церковью, а я не смогу совладать с собой, потому имею много примеров. Ну будем! — Он выпил. — Противна зело жидкость сия. Отрок же наш действительно стал на пагубную тропу, одна надежда — образумится.
— Ну, батя, вряд ли. Он только в начале пути, как говорят последователи Будды.
— Даже в конце пути нельзя терять надежды, говорит сам Будда, я интересовался его учением в академии, необыкновенной его мудростью. Даст бог, поймет и исправится. Не такие злодеи становились святыми. В молодости мы все жестоки, часто не ведая этого. Совесть часто спит в нас. Тогда мы кажемся себе безгрешными и бессмертными. Потом, чем больше живем, тем становимся милосердней и к людям и к всякой живой твари.
— Вы ему это скажите, отец, он обнимет вас, зарыдает в раскаянии и поцелует в бороду…
Выслушав радиста, командир сказал:
— Ну, что же, пора привыкнуть к неожиданностям, может, оно и лучше, что идем на Аскольд, там отличная бухта, возможно, будет время оглядеться и прийти к каким-то окончательным решениям. Курса не будем менять, Николай Павлович. К утру выйдем на траверз Аскольда.
Впередсмотрящие прокричали:
— Справа по борту опять миноносец «Отранто»! Идет с нашей скоростью.
— Передайте этому, как его, сэру Коулу, командиру «Отранто», что мы растроганы его заботами, благодарим, по в помощи не нуждаемся. Действуйте!
— Есть!
— Постойте, — остановил радиста старший офицер, — текст, по-моему, слишком изящный для таких типов. Предлагаю сказать просто: «Сэр, у нас в России не любят жандармов. Убирайтесь к дьяволу!»
Воин Андреевич, крякнув, согласился:
— Пожалуй, так еще «изящней». Посылайте, Герман Иванович.
Когда радист ушел, Никитин сказал командиру:
— У меня есть еще одно предложение.
— Что такое, голубчик? Пожалуйста!
— У нас ценностей на пятнадцать миллионов рублей! Оружия, снарядов, боеприпасов, продуктов на целую дивизию.
— На две по составу военного времени, голубчик!
— И все это…
— Отберут, Коля.
— Если мы безропотно поднимем руки.
— Что же вы предлагаете? Опять не подчиниться? Но сейчас у людей не то настроение. Мы дома! Идти в Черное море? Но оно у французов и англичан.
— Постойте, Воин Андреевич. О побеге я и не думал. Есть же у нас во Владивостоке русское морское командование!
— С которым вот уже месяц не можем связаться?
— Возможно, радиостанции под контролем союзников. Все равно, если командование существует, то оно может воздействовать на англичан и защитить свои, наши интересы. Учтите, теперь, когда у них барон, они смогут нас обвинить в чем угодно, вплоть до пиратства, припомнят нам Плимут. Мы можем очутиться на правах мятежников со всеми вытекающими последствиями.
— Все так. Предлагаете апеллировать к нашим флотоводцам без флотов?
— И выяснить на месте обстановку. Не знаю, как вы, а я полон сомнений, что груз мы должны передать для подавления революции.
— Хорошо, Коля. Я согласен. Вы, как всегда, правы! Еще есть какие-то микроскопические шансы. Давайте их используем. Конечно, отправитесь вы?..
— Просил бы, и очень.
— Возьмете баркас, а команду с вельбота. Народ там отличный, один Громов чего стоит.
— И об этом я хотел просить вас. Возможно, остался кое-кто из прежних однокашников.
— Вам карты в руки, я был здесь недолго, месяца два, и то месяц из них на Курилах и Камчатке. Идите готовьтесь, я принимаю вахту.
Впередсмотрящие прокричали:
— «Отранто» ближе подходит!
Когда «Орион» изменил курс, на эсминце переполошились, и Герман Иванович стал получать радиограмму за радиограммой с требованием ни в коем случае не идти во Владивосток.
— А хотелось бы, — сказал Воин Андреевич радисту. — Да у нас другой замысел. Капитан Коул получил приказание конвоировать нас на Аскольд и боится, что мы подведем его. Передайте: «На каком основании?»
Тотчас же радист принес ответ: «Приказание командования объединенных сил».
«Мы им не подчинены, просим удалиться и не мешать».
Далее произошел обмен такими радиограммами:
Коул: Вынуждены будем принять решительные меры.
Зорин: Мы также.
Коул: Вы безумец, я потоплю вас!
Зорин: Попробуйте!
Коул: Впереди рифы, черт возьми!
Зорин: Вы спутали залив Петра Великого с Английским каналом.
Коул: Ваше упрямство дорого обойдется.
Зорин: Кому?
Коул: Вам, черт возьми!
Зорин: Мы привыкли платить по счетам не торгуясь.
Коул: Будьте же благоразумны, сядете на камни — в миле архипелаг Римского-Корсакова.
