Джефф ПИТЕРС
ВЕЛИКОЛЕПНАЯ СЕМЕРКА
Каждый раз, когда приходилось спускаться с гор в долину, дон Хосе Игнасио де Рибейра Кальвера, благородный предводитель полусотни рыцарей без страха и совести, чувствовал себя неуютно. Он предпочел бы оставаться под пологом горного леса и отправлять вниз за провиантом десяток надежных парней во главе со своим первейшим помощником Сантосом. Но горький жизненный опыт подсказывал ему, что даже самые надежные парни, спустившись в долину, могут утратить свою надежность и не вернуться. Поэтому и приходилось ему поднимать всю банду и отправляться вниз.
Высокие горы окружали долину со всех сторон, надежно ограждая ее от внешнего мира. Но они же и задерживали дожди, питавшие ее влагой. Казалось чудом, что на пологих склонах гор росли кукуруза и фасоль, перец и томаты, авокадо и картофель. Чудо сотворили человеческие руки. Трудолюбивые жители долины проложили оросительные каналы, вырубили непроходимые заросли мескита на склонах и бережно ухаживали за каждым ростком.
На этой земле, высушенной солнцем и ветрами докрасна, работали люди с такими же красными, выжженными лицами. На них были широкополые соломенные шляпы, белые домотканые рубашки и штаны. В такой одежде удобно работать под жгучими лучами. Просто скроенная и крепко сшитая, она долговечна, поэтому крестьяне носят ее всю жизнь. Иногда она долговечнее, чем сами люди.
Банда Кальверы спустилась по горной дороге и напрямик через поле поскакала к деревне. Люди в белом почтительно замирали при виде кавалькады. Те, кто склонился с мотыгами в руках, не разгибались, а поднявшие мачете не опускали его. И даже тощие мулы застыли у дороги, словно каменные изваяния, увидев, как замерли их погонщики.
Кальвера знал, что одно его имя вселяет в этих людей леденящий, парализующий страх. Это было лестно, хотя и забавно – нищим крестьянам незачем было бояться его. Они не представляли для него никакого интереса.
Этого волка интересовал скот. Рыжие и пятнистые коровы, пегие и каурые лошадки, статные волы и безликие овцы.
Дон Хосе Игнасио де Рибейра Кальвера занимался, выражаясь языком гринго[1], простым бизнесом. Отбить стадо, разогнав или убив пастухов. Переклеймить скот тавром «решетка», которое перекрывает любые другие знаки, перегнать его через реку и выгодно продать скотопромышленникам, которые не обращали внимания на мелочи вроде тавра.
Это был несложный и выгодный бизнес. Его даже удивляло иногда, почему все поголовно не занимаются таким легким делом в этих благословенных краях? Неужели кому-то могла нравиться жизнь фермера? Вечно ковыряться в земле, возить воду для полива, пасти баранов, доить коров? Эти люди неспособны на большее, решил для себя Кальвера, подъезжая к деревне и оглядывая их убогие хижины.
Люди в белом застыли, провожая всадников испуганными взглядами. Банда, вздымая густую рыжую пыль, прогарцевала мимо навесов и сараев, крытых тростником, мимо полуразвалившейся церкви, мимо облупленных домиков.
Разделившись на группы по трое-четверо, бандиты разъехались в разные стороны, уверенно находя дорогу к знакомым амбарам и погребкам.
Кальвера спешился у безводного каменного фонтана, рядом с домом лавочника Сотеро. Хозяин лавки уже стоял на пороге с видом покорного страдания.
В отличие от своих нищих односельчан Сотеро не носил белых одежд. Его новая розовая сорочка с мелким узором была опоясана высоким кушаком. За его спиной в полутемном проеме двери мелькнула широкая фигура его жены, в запоздалой панике вынимающей золотые серьги из ушей.
– Друг мой драгоценный, Сотеро! Как я рад наконец-то тебя видеть! – воскликнул Кальвера, похлопав лавочника по плечам. – Налей-ка мне чего-нибудь!
Он деловито прошелся по веранде, умылся в глиняной бочке с питьевой водой и вытер лицо шейным платком.
– Если бы ты только знал, Сотеро, как приятно бывать в вашей деревне. Сердце мое наполняется радостью, когда я вижу тебя и эти ухоженные поля. Благословенный край…
Кальвера по-хозяйски расположился за столом на веранде. Трое телохранителей во главе с верным Сантосом остались снаружи, почтительно присев на крыльце. Остальные бандиты, не обращая внимания на причитания женщин и угрюмые взгляды фермеров, уже вьючили на своих лошадей мешки и тюки, связанных кур и прочую добычу.
Лавочник, подобострастно изогнувшись, поставил на стол стаканчик с сигарами и глиняную чашку с пульке.
Кальвера, отхлебнув, принялся беседовать с хозяином. Чем еще усталый путник может отплатить за гостеприимство, как не приятной беседой?
– Сотеро, драгоценный друг мой, до чего же тяжелые времена настали для порядочных людей. Сигару мне! Да… Ты не представляешь, как низко пала нравственность в этом мире. Жадность и коварство правят людьми, жадность и коварство. Никому нельзя довериться, и никто не хочет уступить даже половинку зернышка. А как они стремятся к роскоши, Сотеро! Ты бы видел их женщин! Куклы, увешанные золотом и драгоценностями! Ни стыда, ни совести. Как можно утопать в роскоши, отворачиваясь даже от Бога? Да, друг Сотеро, отворачиваясь от Бога! Мы тут были в Сан-Хуане, заглянули в церковь. Это богатый город, и жители его утопают в роскоши, а на женщин просто глазам больно смотреть. И как ты думаешь, что нашли мы в их церкви? Думаешь, золотые подсвечники и полную дароносицу? Ты жестоко ошибаешься, друг мой, жестоко! Медные подсвечники – вот и все, что мы увидели в их церкви!
– Ничего, – вставил Сантос, ухмыляясь, – мы и медные прихватили.
– Прихватили, но я не об этом, – повернулся к нему Кальвера, нахмурившись. – Я хотел, чтобы мой друг Сотеро увидел, как мало теперь люди боятся прогневить Господа.
– Это я и так вижу, – не удержался Сотеро.
– Ах, ты видишь?! – Кальвера вспыхнул и влепил лавочнику звонкую пощечину. – Так закрой глаза, чтоб не видеть! Нет, ты только посмотри, Сантос, он видит! Он еще смеет меня осуждать!
В ярости он вскочил и навис над посеревшим лавочником:
– Я защищаю его от солдат, а он смеет меня осуждать! Я должен заботиться о своих людях, дать им кров, еду, одежду, а он смеет меня осуждать! Тяжелые времена настали для нас, за каждую крошку надо драться, а он смеет меня осуждать!
Он добавил пару пощечин для убедительности и встал из-за стола, прихватив оставшиеся сигары из стаканчика. Сотеро стоял в той же позе, в какой застигла его первая пощечина, и даже лицо его словно окаменело. Один глаз остался зажмуренным. Вторым, полуоткрытым глазом Сотеро, не поворачивая головы, следил за своим вспыльчивым гостем. Заметив это, Кальвера поглядел на хозяина так, что бедный лавочник зажмурил оба глаза и опустил голову.
