– Милейший Колхаун поклянется в чем угодно, если только ему это выгодно, – вмешался драгун Генок. – Кроме того, у него были недоразумения с мустангером, и поэтому его показания не заслуживают особого доверия. Не так ли?
– Предположим, что между молодым Пойндекстером и мустангером произошла ссора, – продолжал пехотный офицер. -Что же из этого следует? Это еще не доказывает, что мы имеем дело с убийством.
– Значит, вы предполагаете, что у мустангера с Пойндекстером была дуэль?
– Что-нибудь в этом роде возможно и даже вероятно. Этого я не отрицаю.
– Но из-за чего у них могла произойти ссора? – спросил Генок. – Я слышал, что молодой Пойндекстер хорошо относился к мустангеру, хотя тот и ранил Колхауна. Из-за чего они могли поспорить?
– И это спрашиваете вы, лейтенант Генок? -многозначительно сказал Слоумен. – Разве мужчины ссорятся из-за чего-нибудь, кроме…
– …кроме как из-за женщины? – вмешался драгун. – Но из-за какой женщины, я не могу понять. Не из-за сестры же Пойндекстера!
– Кто знает! – ответил Слоумен, пожимая плечами.
– Какая нелепость! – воскликнул Кроссмен. – Охотник за лошадьми посмел мечтать о мисс Пойндекстер? Невероятно!
– Какой вы ярый аристократ, Кроссмен. Разве вы не знаете, что любовь по самой своей природе – демократка, что она смеется над вашими надуманными теориями о социальном неравенстве? В данном случае я не берусь ничего утверждать. Ведь ссора могла произойти и не из-за мисс Пойндекстер. На Леоне немало и других девушек, которые стоят ссоры, не говоря уж о дамах нашего форта…
– Капитан Слоумен! – сердито прервал его Кроссмен. -Меня удивляют ваши рассуждения. Наши дамы вряд ли будут вам признательны за такие оскорбительные намеки.
– Какие намеки, сэр?
– Неужели вы думаете, что хотя бы одна из них снизошла бы до разговора с этим человеком?
– С каким? Я назвал двоих.
– Вы меня достаточно хорошо понимаете, Слоумен, а я вас. Наши дамы, несомненно, будут весьма польщены тем, что их имена упоминаются рядом с именем этого темного авантюриста-конокрада, подозреваемого в убийстве.
– Мориса-мустангера подозревают в убийстве, но все остальное к нему не относится. Он не конокрад и не авантюрист. Что же касается вашего утверждения, будто ни одна из наших дам не снизойдет до разговора с ним, то в этом – как и во многом другом – вы ошибаетесь, мистер Кроссмен. Я его лучше знаю, и я утверждаю, что он воспитан не хуже любого из нас. Нашим дамам незачем бояться знакомства с ним; и, раз уж вы коснулись этой темы, могу добавить, что вряд ли они – по крайней мере, некоторые из них – испугались бы этого. Морис-мустангер, как я сам видел, в присутствии наших дам всегда помнил свое место. А кроме того, я сильно сомневаюсь, что его интересует какая-нибудь из них.
– В самом деле? Какое счастье для того, кто мог бы оказаться его соперником!
– Пожалуй, – спокойно ответил Слоумен.
– А может быть…- сказал Генок, желая замять неприятный разговор, – может быть, причина этой предполагаемой ссоры была прекрасная сеньорита, о которой сейчас так много говорят? Я ее никогда не видел, но то, что я о ней слышал, позволяет думать, что из-за нее могла бы произойти не одна дуэль.
– Все может быть…-протянул Кроссмен, обрадованный предположением, что красивый ирландец мечтает вовсе не о племяннице интенданта.
– Его заперли на гауптвахте, – сообщил Генок новость, которую он только что узнал (разговор этот происходил вскоре после их возвращения из похода против команчей). – С ним его чудак слуга. Майор отдал распоряжение удвоить охрану. Что это значит, капитан Слоумен? Вы, наверно, это можете объяснить лучше других. Ведь не ждут же, что он попытается бежать!
– Не думаю, – ответил Слоумен, – особенно если принять во внимание, что он не знает, где находится. Я только что был там, чтобы посмотреть на него. У него настолько помрачен рассудок, что он не узнал бы самого себя в зеркале.
– Помрачен рассудок?.. Что вы хотите этим сказать? -спросили Генок и другие офицеры, которые еще не знали всех подробностей случившегося.
– У него горячка – он бредит.
– Неужели же из-за этого усилена охрана? Чертовски странно! Должно быть, сам майор немного помешался.
– Может быть, это предложение или, вернее, распоряжение майорши? Ха-ха-ха!
– Но что это означает? Неужели наш старик действительно опасается, что мустангер сбежит оттуда?
– По-моему, дело не в этом. Он, по-видимому, больше опасается, что кто-нибудь ворвется туда.
– Ах, вот как!
– Да, для Мориса-мустангера безопаснее находиться под замком. По поселку бродят подозрительные личности, и снова начались разговоры о суде Линча. Либо «регулярники» жалеют, что отложили расправу, либо кто-то их настраивает против мустангера. Ему повезло, что старый охотник вступился за него и что мы вернулись вовремя. Еще один день – и мы не застали бы Мориса Джеральда в живых. Теперь, во всяким случае, беднягу будут судить честно.
– Когда же суд?
– Как только к нему вернется сознание.
– Этого, может быть, придется ждать целый месяц, если не больше.
– А может быть, все пройдет через несколько дней или даже часов. Раны его, по-видимому, не так уж серьезны. Больше пострадал его рассудок – очевидно, не от них, а от какого-то душевного потрясения. Все может измениться за один день. И, насколько мне известно, «регулярники» требуют, чтобы его судили немедленно, как только он придет в себя. Ждать, когда у него заживут раны, они не намерены.
– Может быть, ему удастся оправдаться? Надеюсь, так и будет, – сказал Генок.
– Не думаю, – ответил Кроссмен, покачав головой. -Поживем – увидим.
– А я в этом уверен, – сказал Слоумен. Но в тоне eго слышалась не столько уверенность, сколько желание, чтобы это было так.
Глава LXIX. ТАЙНА И ТРАУР
В асиенде Каса-дель-Корво царит печаль. Между членами семьи – какие-то загадочные отношения.
Их осталось только трое. Видятся они гораздо реже, чем раньше, а при встречах держатся очень холодно. Они видятся только за столом и говорят тогда только о самом необходимом.
Понять причину этой печали нетрудно; до некоторой степени понятна и их молчаливость.
Смерть, в которой больше уже никто не сомневается, -смерть единственного сына, единственного брата, неожиданная и загадочная, – страшный удар и для отца и для сестры.
Эта же смерть может объяснить и мрачное уныние Кассия Колхауна, двоюродного брата убитого.
Но дело не только в этом. Они сдержанны друг с другом даже в тех редких случаях, когда им приходится говорить о семейной трагедии.
Помимо общего горя, у каждого из них есть еще какая-то своя тайная печаль, которой он не делится и не может поделиться с остальными.
