сестрой? — спросила Гетти, прежде чем смущенный офицер успел собраться с мыслями для ответа. — Откуда вы знаете, что ее зовут Юдифь? Вы правы, потому что у нее действительно такое имя. А я Гетти, и мы обе дочери Томаса Хаттера.
— Ради всего святого, милая сестрица, ради меня, любимая Гетти, — воскликнула Юдифь умоляюще, — не говори больше об этом!
Гетти, как видно, была удивлена, но, привыкнув повиноваться, прекратила свой неуместный и мучительный допрос капитана Уэрли. Ум ее обратился к будущему, в значительной мере потеряв из виду сцены прошлого.
— Мы недолго пробудем в разлуке, Юдифь, — сказала она. — Когда ты умрешь, тебя тоже принесут и похоронят в озере рядом с матерью.
— Жаль, Гетти, что я уже давно не лежу там!
— Нет, Юдифь, это невозможно: только мертвый имеет право быть похороненным. Грешно было бы похоронить тебя или тебе самой похоронить себя, пока ты еще жива. Когда-то я хотела похоронить себя, но бог удержал меня от этого греха.
— Ты… ты, Гетти Хаттер, думала о таком деле? — воскликнула Юдифь, глядя на сестру в неописуемом изумлении, ибо она хорошо знала, что из уст Гетти не выходило ни одного слова, которое не было бы безусловной правдой.
— Да, Юдифь, — ответила умирающая девушка с покорным видом провинившегося ребенка. — Но я надеюсь, что бог простит мне это прегрешение. Это случилось вскоре после смерти матери; я чувствовала, что потеряла своего лучшего друга на земле, и, быть может, даже единственного друга. Правда, Юдифь, ты и отец были очень ласковы со мной, но ведь я слабоумная. Я знала, что буду вам только в тягость; кроме того, вы так часто стыдились такой сестры и дочери. А очень тяжело жить на свете, когда все смотрят на тебя свысока. Вот я и подумала, что если мне удастся похоронить себя рядом с матерью, я буду чувствовать себя гораздо счастливее в озере, чем в хижине.
— Прости меня, прости меня, дорогая Гетти! На коленях умоляю тебя о прощении, милая сестрица, если какое-нибудь мое слово или поступок внушили тебе эту безумную, жестокую мысль!
— Встань, Юдифь. На коленях ты должна стоять перед богом, а не передо мной. Совершенно так же я чувствовала себя, когда умирала моя мать. Я вспомнила все, чем огорчала ее, и готова была целовать ее ноги, умоляя о прощении. Вероятно, так чувствуешь всегда рядом с умирающими; хотя теперь, думая об этом, я не помню, чтобы испытывала такие чувства, когда умирал отец.
Юдифь встала, закрыла лицо передником и заплакала. Затем последовала долгая, тянувшаяся более двух часов пауза, в продолжение которой капитан Уэрли несколько раз входил в каюту. Как видно, ему было не по себе, когда он отсутствовал, но оставаться здесь долго он тоже был не в силах. Он отдал несколько приказаний, которые его люди начали исполнять. В доме поднялась суета, особенно когда лейтенант Крэг, похоронив мертвецов, закончил свою неприятную обязанность и прислал с берега вестового спросить, что ему делать со своим отрядом. Во время этого перерыва Гетти немного соснула, а Зверобой и Чингачгук покинули ковчег, желая поговорить наедине. Но не прошло и получаса, как хирург поднялся на платформу и с волнением, которого прежде не замечали его товарищи, объявил, что пациентка быстро приближается к своему концу. Узнав об этом, все снова собрались в каюте. Любопытство, а быть может, и более высокие чувства привлекли сюда людей, которые так недавно были действующими лицами, казалось бы, гораздо более тяжелых и важных событий. В это время Юдифь совершенно обессилела от горя, и одна Уа-та-Уа окружала нежной женской заботливостью ложе больной. В самой Гетти не произошло никакой заметной перемены, если не считать общей слабости, которая указывает на скорое приближение смерти. Небольшая доля рассудка, доставшаяся ей в удел, оставалась ясной, как всегда, и в некоторых отношениях ум ее стал даже гораздо деятельнее, чем обычно.
— Не горюй обо мне так сильно, Юдифь, — сказала кроткая страдалица. — Я скоро увижу мать; мне кажется, что я уже вижу ее; лицо у нее такое же ласковое и улыбающееся, как всегда. Быть может, когда я умру, бог вернет мне рассудок, и я стану более достойной подругой для матери, чем прежде. Но почему становится так темно? Неужели ночь уже наступила? Я почти ничего не вижу. Где Уа?
— Я здесь, бедная девочка. Почему ты меня не видишь?
— Я тебя вижу, но не могу отличить тебя от Юдифи. Я думаю, что мне уже недолго придется смотреть на тебя, Уа.
— Это очень жаль, бедная Гетти. Но не беда: у бледнолицых на небо уходят не только воины, но и девушки.
— Где Змей? Я хочу поговорить с ним; дайте мне его руку, вот так! Теперь я ощущаю ее. Делавар, ты должен любить и почитать эту молодую женщину. Я знаю, как нежно она любит тебя, и ты должен так же нежно любить ее. Не грози ей, как некоторые ваши мужчины грозят своим женам; будь для нее хорошим мужем. А теперь подведите Зверобоя поближе ко мне, дайте мне его руку.
Требование это было исполнено, и охотник встал у ложа больной, подчиняясь всем ее желаниям с покорностью ребенка.
— Я чувствую, Зверобой, — продолжала она, — хотя не могу сказать почему, что вы и я расстаемся не навсегда. Это странное чувство. Я никогда не испытывала его прежде… Быть может, вы тоже хотите, чтобы вас похоронили в озере? Если так, то я понимаю, откуда у меня это чувство.
— Это вряд ли возможно, девушка, это вряд ли возможно. Моя могила, по всем вероятиям, будет выкопана где-нибудь в лесу, но я надеюсь, что мой дух будет обитать недалеко от вашего.
— Должно быть, так. Я слишком слаба умом, чтобы понимать такие вещи, но я чувствую, что вы и я еще когда-нибудь встретимся… Сестра, где ты? Теперь я ничего не вижу, кроме мрака. Должно быть, уже ночь наступила…
— Я здесь, рядом с тобой, вот мои руки обнимают тебя, — всхлипывала Юдифь. — Говори, дорогая… быть может, ты хочешь что-нибудь сказать или просишь что-нибудь сделать в эту ужасную минуту?
В это время зрение окончательно изменило Гетти. Тем не менее смерть приближалась к ней не в сопровождении своих обычных ужасов, а как бы охваченная нежной жалостью. Девушка была бледна, как труп, но дышала легко и
