А миссис Флойд тем временем продолжала:
— Бабушка Тёрнер спит крепко. В ее возрасте это просто дар Божий. Не волнуйся, ты ее не разбудишь — сама-то с комарика.
Я не прочь была спать с бабушкой Тёрнер, но все равно решила, что миссис Флойд воспользовалась моими обстоятельствами. Однако же шум в такой час подымать — ничего не выгадаешь. Деньги я ей уже уплатила, сама устала, искать ночлег где-нибудь еще — слишком поздно.
В спальне было холодно, темно и пахло лекарством. В щели меж половиц задувало холодом. Бабушка Тёрнер во сне оказалась старушкой поживее, чем я ожидала. Забравшись в постель, я обнаружила, что она подгребла под себя все одеяла. Я перетащила. Помолилась и вскоре уснула. А проснувшись, поняла, что бабушка Тёрнер опять тот же фокус отмочила. Я вся съежилась в ком и дрожала от холода, когда она меня заголила эдак. Я опять перетянула одеяло на себя. Среди ночи такое еще раз случилось, но тут уж я встала — а ноги мерзнут — и укрылась, как могла, папиными одеялами и дождевиком. И вот тогда уже спала хорошо.
На завтрак миссис Флойд мяса мне не дала — только мамалыгу с поджаренным яйцом. Поев, я сложила папины часы и нож в карман и пистолет в мешке из-под сахара с собой прихватила.
В Федеральном суде я выяснила, что главный исполнитель уехал в Детройт, Мичиган, — повез заключенных в «исправительный дом», как его называли. Помощник, который в конторе работал, сказал, что до Тома Чейни они доберутся в свое время, а так ему придется ждать своей очереди. Показал мне список обвиняемых преступников, которые скрываются на Индейской территории, — похоже было на список налоговых должников, что раз в год печатают в «Арканзасской газете» мелким шрифтом. Мне это не понравилось, да и помощник себя вел будто какой-то «хлыщ». Раздулся индюком от должности. Впрочем, от федеральных служащих иного не ждешь, а что еще хуже — они тут все республиканцы, им плевать на мнение добрых арканзасцев, которые все демократы.
В самом зале суда составляли список присяжных. Пристав в дверях мне сказал, что Кочет Когбёрн придет попозже, когда уже начнется слушание, раз уж он свидетель обвинения.
Я пошла в конюшню Стоунхилла. Она у него хорошая, а за нею — большой загон и множество кормушек. Уцененные укрючные лошади — голов тридцать, всех мастей — были в загоне. Я-то думала, они клячи заезженные, но животные оказались бодрые: глаза ясные, шкуры здоровые на вид, хоть пыльные все, да и гривы свалялись. Никогда не расчесывали, наверное. И в хвостах репья.
Поначалу-то я этих мустангов ненавидела, что они папу к смерти привели, а теперь поняла: блажь это, неправильно вину валить на этих красивых животин, ни добра, ни зла они не понимают, знают одну лишь невинность. Вот что я про этих лошадок скажу. Знавала я таких лошадей — а еще больше таких свиней, — которые, я убеждена, вынашивали в душах злобные замыслы. Больше того скажу: все кошки коварны, хотя зачастую полезны. Кто не прозревал лик Сатаны в их лукавых мордочках? Есть проповедники, которые скажут, мол, это суеверная «белиберда». А я им так отвечу: «Проповедник, ступай читать Библию, Лука 8: 26–33».[17]
Стоунхилл устроил себе контору в углу конюшни. На дверном стекле значилось: «Полк. Дж. Стоунхилл. Лицензированный аукционист. Торговец хлопком». Сам он сидел внутри за столом, а рядом жаром пыхала раскаленная докрасна печка. Чопорный лысый человек в очках.
Я спросила:
— Сколько вы платите за хлопок?
Он поднял голову и ответил:
— Девять с половиной за низший и средний сорт, десять за обычный.
— У нас по большинству созревает рано, — говорю я, — и мы продаем его братьям Вудсон в Литл-Роке по одиннадцать центов.
— Тогда, — говорит, — я бы предложил и остаток братьям Вудсон сдать.
— Мы все продали, — говорю я. — И за последнюю сделку получили только десять с половиной.
— И зачем ты мне пришла это рассказывать?
— Думала, на следующий год мы тут приценимся, но вижу, что и в Литл-Роке у нас хорошо выходит.
Я показала ему записку шерифа. Прочтя ее, он уже не склонен был мне грубить. А снял очки и сказал:
— Трагедия это была. Если можно так выразиться, твой отец произвел на меня впечатление своими мужскими достоинствами. Торговался жестко, но держался благородно. А сторожу моему вышибли зубы, он теперь только супчик хлебать может.
— Мне жаль, — говорю я, — это слышать.
А он мне:
— Убийца сбежал на Территорию, теперь его там ищут.
— Мне так и сказали.
— Он там много себе подобных найдет, — говорит полковник. — Рыбак рыбака. Это же клоака преступности. Ни дня не проходит, чтоб не сообщили: то фермера оглоушат, то над женщиной надругаются, то безупречного путника обложат кровавой засадой и ссадят. Приличные искусства коммерции там отнюдь не процветают.
Я говорю:
— У меня есть надежда, что исполнители его скоро возьмут. Его зовут Том Чейни. Он у нас работал. Я пытаюсь их расшевелить. И намерена убедиться, что его либо застрелят, либо повесят.
— Да, да, стараться достичь этой цели следует, — говорит Стоунхилл. — Однако я бы порекомендовал терпение. Смелые судебные исполнители стараются как могут, но их немного. А нарушителям закона имя легион, они рассеяны по огромному пространству, где масса естественных укрывищ. В этой преступной земле исполнитель путешествует один и без друзей. На него там любая рука подымется, кроме, разве что, индейской — этой нацией тоже прежестоко помыкают негодяи, вторгающиеся из Штатов.
Я ему говорю:
— Мне бы хотелось продать вам обратно тех мустангов, которых купил мой отец.
— Боюсь, — отвечает он, — что об этом и речи быть не может. Я прослежу, чтобы их тебе отправили при первейшей же возможности.
— Нам эти лошади теперь ни к чему, — говорю я. — Не нужны они нам.
— Это меня едва ли касается, — гнет свое полковник. — Твой отец купил этих мустангов и заплатил за них — вот и все. У меня купчая имеется. Если бы они мне были надобны зачем-либо, я бы и рассмотрел предложение, но я на них и так уже деньги потерял, поэтому будь уверена — больше терять я не намерен. Буду рад уладить тебе перевозку. Завтра в Литл-Рок отправляется известный пароход «Элис Уодделл». Сделаю что могу, дабы найти там место для тебя и всего поголовья.
Я говорю:
— Я хочу триста долларов за папину подседельную лошадь, которую украли.
— Это тебе надо обсудить с тем, кто ее украл, — отвечает полковник.
— Ее украл Том Чейни, пока она была в вашем ведении, — говорю я. — Вы и отвечаете.
Стоунхилл на это рассмеялся.
