— Что, замерзли, мистер Хескет? — спросил официант.
— Да нет. С какой стати я должен мерзнуть?
А наверху, в спальне Уилла Крокетта, сиделка вернулась к своим обязанностям. Все было спокойно, раненый мирно спал. Вот и хорошо. Она и выскочила-то всего на минутку, чтобы сделать глоточек шампанского, которого отродясь не пробовала и которое ее слегка разочаровало, ибо она ожидала от этого напитка гораздо большего. Она раскрыла книгу и принялась читать. Прошло более получаса, прежде чем сиделка забеспокоилась. Переворачивая страницу, прислушалась и насторожилась. Как странно — больной спит так спокойно, что даже не слышно его дыхания. Уж не… Она вскочила и склонилась над ним.
Элберт Хескет нарочно ел долго и не спеша, не обращая внимания на шум и беготню. Он хотел, чтобы все видели его и запомнили, как долго он сидел здесь. Хескет не сомневался, что запомнят не время его прихода, а то, что он провел за столиком весь вечер.
Он снова взял газету, заказал кофе, бренди и расслабился.
Прошел час. Теперь, должно быть, уже обнаружили, что Уилл Крокетт мертв.
Хескет допил кофе и решил подняться, когда увидел Ваггонера. Тот стоял в стороне от всех с бокалом шампанского в руках. Глаза его шарили по толпе, скользнули по Хескету, ни на миг не остановившись. Конечно, Ваггонер не узнал его и не узнает, если только у него не наступит неожиданное прозрение.
Это наблюдение навело его на воспоминание о короткой встрече с Тревэллионом возле комнаты Маргриты Редэвей. Что-то тогда блеснуло в глазах этого человека. Вне всякого сомнения, в нем зашевелились какие-то подозрения. Он уже почти вспомнил что-то… Правда, теперь это не имело никакого значения. Тревэллион обречен, он должен умереть. Если Ваггонер не справится с ним, то найдутся другие. В конце концов, он сам это сделает, Но только, конечно, не сейчас.
Тревэллион в черном костюме и с револьвером встретил Маргриту в холле, где она разговаривала с Клайдом и Манфредом.
— Прошу прощения, — извинился он, — боюсь, я опоздал.
— Уилл Крокетт мертв, — сообщила Грита. — Мистер Манфред считает, что это убийство.
— Как умер?
— Его задушили. — Глаза Манфреда были холодны как лед. — Мне уже приходилось видеть такое раньше. Нечего слушать сиделку. Она уверяет, что не отходила от него ни на минуту.
— Так она что, все отрицает?
— Да. Думаю, она отлучилась выпить шампанского, только не признается. Один из официантов вспомнил, что видел ее.
— А где находился Хескет?
— Сидел в зале, у всех на виду. Сидел, как обычно, за своим столиком и обедал.
— Он бы не стал делать этого сам, — вступил в разговор Клайд.
Манфред посмотрел на него.
— Еще как стал бы. Вы никогда не приглядывались к нему? А я приглядывался. Этот убьет кого угодно и даже глазом не моргнет. — Он перевел взгляд с Маргриты на Тревэллиона. — Вы двое следующие, так я понимаю. И относитесь к этому серьезно. Он сейчас безгранично владеет «Соломоном», прииск дает ему огромную прибыль, а деньги — это власть. Возвращение Уилла Крокетта представляло угрозу для Хескета. Крокетт мертв. Кто теперь угрожает ему?
— Думаю, я, — проговорила Грита.
— И вы тоже, — обратился Манфред к Тревэллиону. — У него есть причина беспокоиться из-за вас.
— Да, с тех пор, как я приехал в Вирджиния-Сити, тут есть кому беспокоиться, — тихо ответил Вэл.
— С тех пор, как вы вернулись. — уточнил Манфред.
Тревэллион пристально посмотрел на него.
— Что вы имеете в виду?
— А разве вы не бывали здесь раньше? — Манфред указал в сторону каньона. — Разве не здесь похоронен ваш отец?
Теперь все смотрели на Манфреда, и он вдруг заговорил по-другому:
— Все мы находимся здесь не случайно. Все, кроме Клайда. Это место, — он сделал широкий жест, — стало для нас роковым, поэтому нас влечет сюда. Ни я, ни Тревэллион никогда не забывали его. Вот и мисс Редэвей попала сюда, чтобы завершить то, что начиналось давным-давно, когда ее семья собиралась на Запад в поисках золота. Не спрашивайте, почему я здесь… Хотя нет… Я скажу — моя семья тоже похоронена в этих местах.
— А я и понятия не имела! — изумилась Грита. — Мне даже в голову не могло прийти.
Манфред пожал плечами.
— Никому не могло прийти в голову, потому что все знали, что я приехал из-за моря, и считали меня иностранцем. А я вовсе не иностранец. — Он посмотрел на Тревэллиона.
— Я хорошо помню вас, хотя вы меня совсем не помните. Я даже полагаю, что вы меня никогда не видели, хотя мы находились рядом.
— Но где я мог вас видеть?
— В обозе переселенцев, который шел на Запад. Тогда меня звали не Манфред. Это имя я позаимствовал у лорда Байрона, я назвался так в честь героя его поэмы, который продал душу дьяволу. А когда дьявол явился получить то, что ему причиталось, Манфред взбунтовался и отказался отдать ему душу. В некотором смысле со мною произошла подобная история, только у меня не оказалось столько силы духа, как у моего героя, и я бежал.
— Так вы ехали тем же обозом?
— Да. Меня тогда звали Томпсон.
— Томпсон?! Это же то семейство, которое свернуло с пути, бросившись в погоню за миражом.
— Точно так. Отец мой был твердолобый упрямец, мистер Тревэллион, но добрый и заботливый. Он очень любил свою семью. Кроме того, он не очень-то доверял людям, и эту черту я унаследовал от него. — Манфред сделал паузу, огляделся, потом снова заговорил: — Одно вы непременно должны усвоить. Элберт Хескет считает себя центром вселенной, он излучает зло. Он способен на все. То, что мы называем совестью и страхом в обычном понимании этого слова, отсутствует у него полностью. Он даже не подозревает о существовании этих понятий.
Мой отец свернул с пути и увел нас в пустыню в погоне за миражом, но очень скоро понял, что озеро, которое мы якобы видим, все время отдаляется. Когда до него дошло это, было уже слишком поздно. Он пытался повернуть упряжку обратно и совсем застрял в трясине. В фургоне он вез ценные инструменты и не хотел бросать их. Мы уговаривали его распрячь быков и уйти пешком, но он не соглашался. Под палящим солнцем он упорно пытался повернуть упряжку обратно, в конце концов сердце его не выдержало, и он умер прямо на месте. Стояла нестерпимая жара, и вскоре у нас почти не осталось воды. Мы похоронили отца, и одно это уже отняло у нас последние силы. Два быка пали, остальных мы распрягли, и я посадил на них мать и сестер. Мы находились далеко от дороги, и теперь, чтобы выбраться, приходилось тащиться все время в гору. Моя мать к тому времени уже серьезно болела, она протянула даже дольше, чем я думал. В конце концов, она умерла, и сестры мои тоже. Я похоронил их как подобает.
