Густав Эмар - Миссурийские разбойники

Пятнадцатого термидора X года, или 4 августа 1801года, угодно ли читателю будет принять республиканский календарь, введенный в то время во Франции, или григорианский, которого не переставали держаться другие цивилизованные народы на земном шаре, вскоре после восьми часов вечера, в ту минуту, когда последние лучи заходящего солнца исчезали за крутыми горами Дорчестера, золотя мимолетным блеском зеленеющие вершины островов, причудливо разбросанных при входе в Бостонскую бухту, праздношатавшиеся мужчины и женщины, собравшись на конической вершине Маяковой горы, у самого подножия маяка, зажженного несколько минут назад, увидели на море большое судно, паруса которого надувал сильный ветер.

Судно это после нескольких маневров, которые зрители на Маяковой горе с трудом могли различить, вдруг решительно вошло в бухту, не замедляя хода, несмотря на возрастающую темноту, при которой труднее было идти и опаснее приставать. Но либо капитана этого корабля побуждали какие-то причины скорее бросить якорь, либо, что вероятнее, у него был опытный лоцман, прекрасно знавший берег, корабль скоро дошел до скалистого входа в гавань, подобрал нижние паруса и брамсели, оставив только стеньгу, кливер и контр-бизань, и при последних усилиях затихающего ветерка осторожно встал возле судов, находившихся в гавани.

Через несколько минут паруса были подобраны и на палубе виднелся только матрос, закутанный в толстую шинель, который ходил взад и вперед по баку, с беспечностью, свойственной морякам, когда они войдут в гавань.

Оставим праздношатающихся, собравшихся на Маяковой горе, медленно спускаться оттуда и продолжать свои ошибочные толки о неожиданном прибытии этого таинственного судна и, попросив читателя следовать за нами, поведем его на корабль, возбудивший любопытство добрых жителей Бостона и Салема, его брата-близнеца, от которого он отделен только четырнадцатью милями, не более.

Трехмачтовым судном, в такое позднее время искавшим убежища в Бостонской гавани, флаг которого в темноте любопытные различить не могли, был французский корабль «Патриот» из Бреста, откуда он вышел шестьдесят три дня тому назад с грузом пороха, военного снаряжения — то есть ружей, сабель, пистолетов — и тех мелких вещиц, которые известны в торговле под названием парижских изделий.

Мы прибавим, что «Патриот», несмотря на свою мирную наружность, вовсе не желал попасться в руки англичан, с которыми Франция вела тогда войну, и кроме груза имел шестнадцать двадцатичетырехфунтовых карронад, двадцатифунтовую пушку на носу и сто десять человек команды, все бретонцев и нормандцев, превосходных матросов, людей решительных и искренно ненавидевших англичан.

Следовательно, «Патриот» имел возможность в случае надобности храбро защищаться против неприятельских крейсеров, которым вздумалось бы на него напасть. Впрочем, он доказал при отъезде из Бреста, что способен сделать.

Гавань эта была тогда плотно блокирована громадной английской эскадрой, бриги и фрегаты которой, взяв лоцманами бретонских рыбаков, изменявших своему отечеству, отваживались лавировать даже в Ируазе и герметически замыкали вход в канал.

В одну темную ночь, во время страшной грозы, когда сверкала молния и гремел гром, «Патриот» снялся с якоря, распустил паруса и, рискуя раз двадцать пойти ко дну, решительно вошел в канал и отважно миновал всю английскую эскадру, испуганную этой безумной смелостью до такой степени, что ни одно судно не решилось погнаться за ним.

За четыре или пять миль в море погода сделалась сноснее, волнение почти утихло; капитан Пьер Дюран, командир «Патриота», велел поставить фонарь и, рискуя возбудить тревогу в неприятельских крейсерах, приказал выстрелить из пушки.

Сигнал этот, вероятно ожидаемый с нетерпением, тотчас приметила рыбачья лодка с тремя гребцами, вышла из прибрежных скал, и через час, совершая чудеса храбрости, лодка эта подъехала к кораблю; с легкостью и искусством опытного моряка один человек перескочил из лодки на корабль, и пока лодка наскоро убиралась к берегу, «Патриот» распустил паруса и отправился в дорогу с пассажиром, которого, по морскому выражению, он принял к себе через борт.

Вот каким образом корабль, который вошел в Бостон, оставил берега Франции.

В ту минуту, когда мы входим в кают-компанию «Патриота», два человека, сидя друг против друга с каждой стороны стола, на котором находились стаканы, бутылки, табак, разговаривали, куря превосходные сигары, синеватый дым которых составлял туманный ореол над их головами.

Два человека эти были капитан Пьер Дюран, двадцативосьмилетний мужчина, правильные, может быть, даже несколько женственные черты которого имели выражение чистосердечия, и которым яркий блеск черных глаз, широкий матовый лоб и шелковистые локоны длинных темных волос, обрамлявших его лицо, придавали отпечаток энергии. Он был высокого роста, строен, изящен, и хотя обращение его было довольно резким, оно все-таки показывало человека, хорошо воспитанного, что было в то время редкостью среди моряков.

Собеседником капитана был красивый и гордый молодой человек лет двадцати двух; он был, по крайней мере, пяти футов и шести дюймов росту; плечи его были широкие, руки и ноги с крепкими мускулами показывали необыкновенную силу; чувствовалось, что под его чрезвычайно тонкой оболочкой скрывались железные нервы.

Цвет лица его был бледен, волосы черные, длинные и кудрявые; большие, широко открытые глаза выражали непримиримую волю; никогда его твердый взгляд не терялся в неопределенном пространстве, а когда он размышлял и сосредоточивался в самом себе, взгляд его принимал выражение более мрачное и глубокое; нос, слегка загнутый вниз, переходил в лоб почти по прямой линии, вдруг прерванной морщиной, неизгладимым знаком, проведенным мыслью или, может быть, несмотря на его молодость, горем; рот его был несколько велик, зубы великолепные, губы презрительные, с прекрасными темно-каштановыми усами.

Странная смесь пренебрежения, гордости, чистосердечия, решимости и кротости придавала физиономии этого молодого человека какое-то неопределенное, но поразительное выражение.

Уже несколько минут разговор, сначала живой, вдруг был прерван немного резким выражением капитана; оба собеседника молча курили, каждую секунду взглядывая друг на друга украдкой, хотя, по-видимому, были совершенно поглощены занятием, которому предавались с каким-то бешенством, судя, по крайней мере, по громадному количеству дыма, который они выпускали не только ртом, но и ноздрями.