Ефим Курганов
Красавчик Саша
Самое ужасное заключается, по-моему, в невозможности возместить ущерб, нанесенный этим делом национальным интересам; мы живем в царстве детективных романов и кино.
Эдуард Эррио. Мемуары
Stavisky… Имя, которое пугает еще сегодня.
Stavisky… Восемь букв, восемь звуков, которые звучат как проклятье, почти как брань.
Stavisky… Мошенник. Аферист. Рыцарь финансов.
Вот что я слышал всю мою жизнь.
Клод Стависский. Стависский был моим отцом
Несколько предупреждений от автора
В истории большого города совсем как в жизни человека есть периоды беззаботного непрерывного праздника. Для Парижа такими явились двадцать лет между двумя мировыми войнами.
Граждане Третьей республики до самозабвенья веселились, и при этом Франция (и конечно, прежде всего её столица) была вся в аферах — немыслимых, многочисленных и самого разнообразного толка.
Виктор Финк писал в своих «Литературных воспоминаниях»: «Одно за другим следовали расхищения интендантских складов… строительных материалов, военных контрибуций. Особенно плодотворно разрабатывалась золотая жила, какой во все времена и у всех народов являлась доверчивость обывателя. Непрерывно возникали акционерные компании по эксплуатации разных сказочных золотых приисков, или алмазных копей, или нефтяных фонтанов, или каких-нибудь других, случайно открытых и еще не использованных даров природы, суливших несомненное и к тому же быстрое обогащение.
Газеты печатали статьи, расхваливавшие эти новые Клондайки. Кроме дельцов-организаторов, в правление компаний обычно входило несколько сенаторов, несколько депутатов, один-два барона или графа. Все выглядело до невозможности солидно, и клев шел хорошо: мелкие рантье расхватывали акции, в кассу текли миллионы. Вкладчики ждали, затаив дыхание, когда их акции покроются нежной шерстью дивидендов и настанет заветный день стрижки. Этот день, однако, так никогда и не наступал, ибо золотых приисков не было, алмазных копей не было, нефти не было, ничего не было» [1].
В нижеследующей истории, повествующей о деле Александра Стависского, будет обрисован в общих чертах и деталях, подчас неожиданных, но совершенно достоверных, самый громкий, самый выдающийся скандал межвоенного Парижа.
Скандал этот имел огромные последствия. Он потряс до основания всю Францию и привел даже к фашистскому перевороту, впрочем, к счастью, не удавшемуся.
При этом у читателя появится реальная возможность узнать поподробнее об одной совершенно феноменальной личности, которую смело можно включить в плеяду величайших европейских авантюристов.
Несомненно, истинное место нашего героя — рядом с Казановой, Сен-Жерменом и Калиостро [2].
Ефим Курганов,
доктор философии
18 мая 2011 года. Париж
Post Scriptum
В книге нет и выдуманных персонажей, за исключением лишь барона А. Гольдвассера, введенного в качестве своего рода антипода А. Стависского. Все — чистая правда. Хотя правда, строго говоря, не бывает ведь чистой.
А Жорж Сименон и в самом деле занимался расследованием дела Стависского. Так что предлагаемая мною реконструкция, думаю, вполне оправданна.
Посвящается графине Норе Вальдштейн
Пролог
Проклятое рождество 1933 года
ИЗ ДНЕВНИКА АЛЕКСАНДРА СТАВИССКОГО (десять страничек исчезнувшего архива Арлетт Стависской. Публикация и перевод с французского проф. K. Флейшина)
1933 год
23 ноября
Арлетт, ты со мной неотступно. Где бы ни был я, неизменно веду беседу с тобой, слушаю твой голос, зажигающий трепетом меня всего. И знаешь, совершенно не важно, о чем ты говоришь. Просто голос твой меня бесконечно пьянит, обжигает, завораживает. Даже если я слышу его только в воображении, даже если на самом деле нет тебя сейчас рядом.
И если, родная моя, я в чем-то и уверен в этой жизни, так именно в том и только в том, что и я с тобою точно так же неотступно.
Арлетт, слышишь ли ты меня?
На самом деле я не страшусь ничего — ни разлуки, ни расстояний… Ведь мы все равно вместе.
Только хочется мне подольше пожить. По одной лишь причине — чтобы оберегать тебя, чтобы жила ты той потрясающей жизнью, какой и заслуживаешь, великолепная моя Арлетт.
24 ноября
Суета затягивает меня все глубже. Такая-то вязкая, прилипчивая трясина.
Дела бесчисленные сплелись друг с другом и образуют даже как будто некоторое подобие петли, ей-богу.
Но я не могу сорвать эту петлю или хотя бы ослабить ее. Не могу скинуть с плеч хотя бы часть нависших на мне забот. Не могу. Наоборот даже: число дел, делищ и делишек неуклонно продолжает нарастать.
Некоторые из них весьма опасны. Пожалуй, даже чрезвычайно опасны. Я ничуть не бравирую. Это так все и есть. Все больше скапливается вокруг меня недругов, хотя я каждого стараюсь одарить, а не лишить чего-либо. И все-таки даже друзья все сильнее начинают напоминать мне недругов.
Но Арлетт, единственная моя, само бешеное кручение мое — оно ведь на самом-то деле только ради тебя, только ради того, чтобы тебе жилось легко и приятно, как и подобает истинной королеве, существу высшего порядка, как должна жить та, что стала символом парижской элегантности.
А думаю о тебе я просто ежесекундно и мысленно все время произношу с трепетом и замиранием имя твое. «А Р Л Е Т Т» — оно для моей гортани, признаюсь тебе, слаще самого сладкого вина.
30 ноября
Когда дикий, сумасшедший бег мой вдруг прервется, тебе, возможно, достанется этот изящный блокнотик, обложка которого обсыпана бриллиантовой крошкой, и ты оставишь его себе на память, обожаемая моя Арлетт.
А следующие записи, родная, можешь и не читать вовсе — в них всякая чушь, которой мне, увы, приходится заниматься. Чушь, недостойная тебя.
Арлетт — ты королева сердца моего, владычица жизни моей. Но это еще далеко не все, чего я не могу не высказать тебе в минуту интимной откровенности. Ты — дух и воплощение Парижа, ты — эманация сего несравненного места, единственная моя.
Я когда-то увидел, нюхом учуял это в брошенной, покинутой всеми девочке с беломраморной кожей, черными, вороного крыла волосами, с пепельно-голубыми глазами, сотканными из неповторимого парижского неба. И ты стала для меня Парижем — моя Арлетт…
Ты — мой Париж, а Париж — мое счастье и моя судьба, неразрывная причем. И я просто не могу потерять тебя, как не могу потерять волшебный, ставший родным Париж. Вы обретены мною раз и навсегда, на веки вечные… Я вас завоевал когда-то, и я навсегда ваш.
* * *
Господи, Арлетт, проговариваю сейчас, сидя в роскошном номере, самом шикарном, какой только есть в земле венгерской, твое имя — и я уже счастлив, и счастлив до конца, беспредельно. А когда смогу, наконец, опять приблизить к себе твое изумительное, невероятное, дорогое до боли лицо, кажется, просто сойду с ума от блаженства.
4 декабря
Вчера я вернулся из Будапешта. Эта была третья моя поездка к венграм. И самая счастливая, пожалуй.
Конечно, и прежние путешествия в сей волшебный край мне весьма и весьма удались: я ведь вывез оттуда и роскошную опереточную диву Риту Георг, и оперетку «Катинка», а главное — буквально мириады венгерских бон, которые я скупил у тамошних магнатов и бывших землевладельцев.
Однако последняя поездка стала наиболее потрясающей и многообещающей. Стыдно признаваться, но это был самый настоящий, несомненный триумф. Ей-богу! Ничего подобного я даже представить не мог, хоть и предполагал: тамошние магнаты из кожи вон повылезают, принимая меня, избранного председателем финансового треста венгерских землевладельцев. Общий капитал треста, по официальной документации, равен четырем милллиардам франков. От успехов этого начинания зависит будущее достославной венгерской аристократии. И все-таки оказанный мне прием далеко превзошел все мои ожидания.
