Максим Войлошников
Декабрист
День Бородина померк в пороховом дыму. Атака следовала за атакой, потери были чудовищные. Наконец, четвертая атака Нея увенчалась успехом — Багратионовы флеши были взяты. Но, едва французы успели отдышаться, — накатила 2-я гренадерная дивизия и выбила их. Тогда были сконцентрированы артиллерийские батареи, и под их прикрытием неукротимый маршал вновь двинулся на штурм…
Редуты 7-го корпуса Раевского затянуты дымной пеленой, там тоже идет ожесточенное сражение. Заняв наконец флеши, Наполеон двинул на батарею корпус Богарне. Раевский стоит на правом фланге Багратиона (уже убитого), в центре русских боевых порядков. Ветер относит дым с крайнего правого редута, на котором после ожесточенного боя почти не осталось защитников. Здесь стояло двенадцать орудий и три батальона стрелков 24-й пехотной дивизии генерала Лихачева. Теперь здесь щепки разбитых лафетов и зарядных ящиков и гора окровавленных трупов. Со штыками наперевес на батарею вбегают французские гренадеры Морана. Их ряды поредели, и они стремятся расправиться с последними уцелевшими защитниками.
— …Что он делает, сукин сын! Погибнет, а жаль! — Эти слова вырвались у фельдмаршала Кутузова, направившего свою трубу на погибшую батарею.
Здоровенный детина, в порванном мундире пехотного офицера, орудовал пушечным банником. Деревянная оглобля, предназначенная охлаждать ствол и забивать заряд, летала в его руках точно разбойничья дубинка. Несколько французских солдат пытались кольнуть бешеного русского штыком, но были до того неловки, что один за другим упали на пыльную землю, и почему-то не стали подниматься. Люди отлетали от него как мячики. Французы пытались окружить его, но он прижался спиной к защитной стенке батареи, выложенной из корзин с землей, и отбивался, точно медведь от своры гончих. Похоже, гренадерам надоела эта игра, и несколько человек стали заряжать ружья, чтобы предать героя почетной смерти. В это время батарею снова затянуло облако дыма, и сцена оказалась незавершенной. Точно так же Федор Глинка позднее разработает ту сцену «Ивана Сусанина», где поляки достают свои сабли, и немедленно вслед за этим падает занавес.
Однако у этой драмы конец был иной.
В том, что русские резервы стояли в зоне обстрела французской артиллерии, существовал бесчеловечный расчет: они быстро оказывались там, где были необходимы. Вот и теперь, на батарею, подняв палаши, вылетел эскадрон гвардейских кирасир. Оцепенение французов длилось не более нескольких секунд, однако за это время половина из них полегла под ударами клинков. Впереди всех скакал возбужденный боем молодой офицер в белом с красным шитьем кавалергардском мундире. У него были капризные губы ловеласа и бешеный взгляд прирожденного убийцы. Внезапно конь под ним споткнулся, зашатался и рухнул, как подкошенный. Офицер успел ловко соскочить наземь, как ни в чем не бывало, даже не запачкав лосин. Он оказался необычно высок. Переложив палаш в левую руку, он сделал несколько шагов по направлению к обладателю банника. Кавалергард разглядывал детину, превосходящего статью даже его, с интересом посетителя зоопарка, увидевшего льва. Оставшийся в гордом одиночестве молодой богатырь с горечью рассматривал треснувшее оружие:
— Черт, почему их не делают из железа? — Он швырнул наземь обломки банника. Вопрос этот, несомненно, выдавал пытливый интеллект, скрывающийся за высоким лбом, необычным в сочетании с пудовыми кулаками.
— Потому что не все такие, как вы! — ответил кавалерист не без юмора, привлекая к себе внимание спасенного. — Штаб-ротмистр Лунин к вашим услугам, сударь!
— Черт возьми, Лунин, — вы спасли меня и нам не из-за чего драться! Я — прапорщик Ломоносов! — Сказано так, словно это должно вогнать в трепет собеседника.
— Я неправильно выразил свое восхищение вашим героизмом, мой друг! — ответил Лунин, улыбнувшись. — Однако вы, должно быть, сын покойного генерала Григория Ломоносова?
— Я правнук барона Ломоносова, — с достоинством ответил прапорщик, поднимая с земли палаш, оброненный убитым кирасиром. Его собственная сабля была давно сломана.
— Как, того самого пиита Михайлы? Не знал, что у академика осталось мужское потомство! Но почему вы не в гвардии, почему оказались в пехоте? — спрашивал Лунин, не обращая внимания на свистящие вокруг вражеские пули.
— Да сослали. Пообещал дать в морду, кому не надо!
— Такая горячность делает честь вашей молодости! — отметил Лунин, сам отличавшийся отменной храбростью и немалым гвардейским бузотерством. Прапорщик действительно был молод, несмотря на свой грозный вид. Впрочем, разница между обоими собеседниками составляла не более шести или семи лет.
— Наши отступают или наступают? — поинтересовался Ломоносов, высовываясь из-за фашин. Он увидел, что кирасиры, сметя вражеских солдат со склона, поспешно уходят из-под огня приближающейся французской части.
— Без вас атака захлебнулась! — повернулся он к Лунину.
— Черт возьми, я их остановлю! — Лунин бросился вниз, наперехват всадникам. Однако что можно было сделать против свежего стрелкового полка расстроенным эскадроном конной гвардии?
Ломоносов огляделся в поисках подмоги. Подходящие к позициям пехотные резервы видны на расстоянии какой-то полуверсты. Но они не успеют на батарею прежде французов. Внезапно прямо в тылу кургана он замечает коричневые мундиры Ахтырских гусар. Два эскадрона, триста с лишним человек замешкались, — только что шальным ядром убило штаб-ротмистра, командира дивизиона. Он лежит на земле рядом со своей лошадью. Рядом стоит растерянный молодой поручик, эскадронный командир, видимо только назначенный. Именно ему надлежало принять командование, однако он пребывал в растерянности. Гусары столпились, не получая приказания — идти в атаку или отходить. В этот драматический момент с батареи, точно коршун на добычу, на гусар сверзился рослый пехотный прапорщик в порваном, почерневшем от пороха и крови мундире, вооруженный кирасирским палашом. Железной рукой он схватил оставшегося без всадника коня, одним махом взлетел в седло и взмахнул оружием. В тот же миг эскадроны услышали рев, заглушающий пушки:
— Ахтырцы, молодцы, слушай меня! Кругом смерть, жизни нет, все будем у Бога! Враг идет на батарею! Разобьем его! Перед Богом станем с честью! Слушай команду! К атаке в колонну, повзводно, левое плечо вперед! С места! Марш! Марш! — подчинившись магнетической силе этого нечеловеческого рева, гусары моментально выстроились в боевой порядок и вылетели из-за батареи на ничего не подозревающую французскую колонну. К русским стремительно приближаются кивера, стволы, растерянные лица. Французы не успевают выстроить каре, их залп звучит жидко и нестройно. Налетели! Передние всадники, жертвуя обезумевшими конями, таранят и разбрасывают вражеские штыки — вопли, удары сабель, впереди, точно демон, огромный растерзанный пехотный прапорщик на гусарском коне.
