— Это важно.
— Но потребуем от него помощи.
— Помочь Франции — истинно так, истинно, — добавил Сирко. До сих пор он пытался не вмешиваться в разговор, зная, что князю Гяуру общаться с французами значительно легче.
— Я постараюсь убедить его в этом, — натужно произнес Шкипер, сдавливая пальцами свою гортань. Даже вино причиняло ему боль.
— Послушайте, — вдруг холодно вскипел полковник д’Орден, обращаясь к Сирко и Гяуру. — Вы здесь рассуждаете так, словно уже выработали какой-то план, согласно которому способны противостоять испанским рейдерам. Но если действительно выработали, то, может быть, посвятите в него и нас с лейтенантом? А то мы начинаем чувствовать себя лишними.
— Справедливое требование, — взглянул Гяур на Сирко.
— Вот вы и посвятите полковника д’Ордена и этого лейтенанта в наш план, — молвил Сирко. — Мой французский совершенен, но не настолько…
Гяур улыбнулся. О том французском языке, на котором пытался общаться Сирко, среди казаков, как, впрочем, и среди близких к ним французов, уже начинали слагать легенды. В общем-то, он усвоил многие слова, фразы и довольно сносно мог изъясняться на любые темы. Однако часто забывал, что беседует с французами, и иногда ему казалось: достаточно к украинскому слову добавить предлог «ля», и язык, на котором он говорит, покажется всем французским. Поэтому «французский от Сирко» — под хохот казаков и в их легендах на франко-украинский лад — выглядел приблизительно так: «ля вино», «ля Сирко», «ля кобыла», «а ля ничего себе мадемуазель!..».
— Так вот, господа, — опустил два огромных кулака на стол князь Гяур. — Испанцы рейдируют вдоль побережья, терзая нашу оборону да изматывая солдат, которые вынуждены гоняться за ними, пытаясь успеть повсюду, где только идальго придет в голову высадить свой десант; а главное — отвлекая значительные силы французских войск и казаков от Дюнкерка.
— Я тоже так полагаю, на паруса глядя, — натужно просипел Шкипер, судорожно хватаясь за горло.
— Понятно, что дальше воевать таким образом невозможно. Поэтому мы решили напасть на эскадру и если не уничтожить ее, то, по крайней мере, на какое-то время вывести из строя.
— Прекрасная мысль. Но в том-то и дело, что у нас нет кораблей, — устало развел руками д’Орден. — Я уже говорил об этом. Здесь, у берегов Фландрии, пока что господствуют испанцы, только испанцы. На море у нас нет сил, способных противостоять им.
— Очевидно, господа поляки решили атаковать рейдеры силами своих эскадронов, — попытался шутить командир форта, поддерживая локоть раненой руки. — Мы просто не поняли их замысла.
— На флоте, господа, принято выслушивать каждого, сколь бы странными ни казались его предложения, — проворчал Шкипер. — Последуем же и мы этой мудрой традиции. Я так полагаю, глядя на паруса.
— Известно, что на Черном море у казаков никогда и не было больших военных кораблей, — пришел на помощь князю Гяуру полковник Сирко. — Что, однако, не мешает нам совершать морские походы к берегам Крыма, Дуная и даже Турции. Чтобы побеждать турецкие эскадры, нам достаточно снарядить десяток-другой многовесельных лодок.
— Именно эту тактику я и имел в виду, господа, — добавил Гяур. — Мы будем воевать так, как умеют воевать только казаки.
— Кто бы мог подумать, что князь Гяур настолько быстро сумеет стать истинным казаком? — одобрительно, хотя и не без иронии, улыбнулся Сирко.
— Вы здесь, канцлер? Я знал, что, невзирая ни на какие спешные государственные дела, вы прибудете сюда.
— Для коронного канцлера не может быть более важных государственных побуждений, чем зов короля.
— Вот они, слова, достойные князя Оссолинского!
Ослепительно белый королевский шатер возвели на возвышенности, господствовавшей между северной стеной замка графа Оржевского и излучиной реки. По привычке, королевская челядь ставила его в таком месте, словно король должен был осматривать огромное поле битвы, имея в тылу своей полевой ставки укрепленный замок.
— Князь, — обратился Владислав IV к своему секретарю. — Принесите «привилегию».
Ротмистр подошел к карете, открыл кованый сундучок и извлек оттуда небольшой пергаментный свиток.
— Свободны, князь, — усталым жестом отослал его в сторону шатра король.
С этой минуты на холме они оставались вдвоем — король и коронный канцлер. Слуги, охрана, повара суетились за небольшой рощицей, где для них уже были поставлены три шатра — небольших, неприметно серых.
— Прежде чем я что-либо скажу вам, князь, ознакомьтесь с этим письмом, — передал Владислав IV список канцлеру.
К своему удивлению, Оссолинский обнаружил, что «Королевская привилегия» предназначалась для гетмана запорожских казаков. Причем имя гетмана не указывалось.
— Однако на Запорожье сейчас нет избранного гетмана; казаки пока что остаются, как они сами называют это состояние, «сиротами, да сиромахами-безбатченками», — не удержался он.
— Там все еще нет гетмана, признанного королем и сеймом Польши, — уточнил Владислав.
— Именно это я и хотел сказать, — дипломатично прокашлялся коронный канцлер, как делал всегда, когда следовало без лишних слов признавать свою оплошность.
— Что значительно хуже, чем если бы его не было вообще, — добавил король. — Впредь мы должны заботиться, чтобы Запорожье ни на один день не оставалось без гетмана, не имеющего хоругви и булавы, полученные из рук польского короля.
— Но если это произошло, вина в том не Его Королевского Величества, а канцлера, — спокойно, с чувством собственного достоинства признал Оссолинский. Он не раз поражал короля тем, что, в отличие от многих других подданных, умел вот так спокойно, с достоинством, не только признать свою вину, но и взять на себя ту часть ее, которая, несомненно, будет отнесена Богом на долю монарха.
На сей раз «Королевская привилегия» оказалась более чем щедрой. Численность реестрового казачества увеличивалась с шести до двенадцати тысяч, при этом возвращались или подтверждались все привилегии, которые ранее были дарованы казакам Владиславом IV или его предшественниками. Повышалось и денежное довольствие не только старшин, но и рядовых казаков. Королевская казна выделяла огромную сумму денег, вполне достаточную для того, чтобы казаки могли соорудить и вооружить не менее шестисот легких военных судов, так называемых чаек, экипажи которых не только могли бы сдерживать натиск турецкого флота в устье Днепра, но и совершать походы к анатолийским берегам.
Впрочем, Оссолинского удивило даже не столько содержание «привилегии», сколько то, что король составил этот важный указ без его участия и, по существу, втайне от него. А главное — король решился вооружать казаков вопреки воле сейма.
