Графиня поцеловала уже холодеющую руку человека, который был ее единственной любовью, и медленно удалилась. По знаку больного слуги также вышли.
— Отец мой, — сказал граф капеллану, — вы вернетесь через несколько минут, чтобы присутствовать при моей смерти, а теперь оставьте нас.
Когда капеллан вышел, Жуан Суза остался один с сыновьями, которые опустились перед ним на колени. Несколько мгновений старик глядел по очереди то на одного, то на другого сына, как будто смерть дала его взгляду власть читать в глубине души.
— Будь благоразумен, — сказал он Симону. — Будь отважен, — сказал он Луи.
Потом граф на минуту закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.
— Вы молоды, — продолжал умирающий, — широкая будущность открывается перед вами. Я вам оставляю имя Сузы таким, каким мне передал его мой отец, незапятнанным и славным. Если когда-нибудь кто-нибудь из вас очернит его… Нет, в это я не верю!.. Десять лет тому назад я оставил двор, полагая, что не могу долее там оставаться, не действуя против своей совести. Может быть, я был не прав. Обязанность гражданина — трудиться постоянно, даже тогда, когда он знает, что его труд бесполезен. Исправьте мою ошибку, дети мои, если только я ошибся. Португалия в опасности: она нуждается во всех своих детях. Поезжайте в Лиссабон! Там, говорят, есть презренный лакей, более могущественный, чем какой бы то ни было знатный вельможа. Раздавите этого недостойного фаворита, но спасите короля. Спасите короля, во чтобы то ни стало, страдайте за него, умрите за него!
Голос старика звучал как в лета его молодости. Его взгляд сверкал странным блеском. Он выпрямился на старинном кресле своих предков.
Молодые люди слушали, опустив голову и со слезами на глазах. При этих благородных и торжественных словах Луи чувствовал, как все, что в нем было добродетельного, поднималось в его душе. Симон уже заранее шептал клятву повиноваться своему отцу.
Граф продолжал:
— Изменники будут вам говорить: мы всемогущи, помогите нам, и вы будете разделять наше могущество, не слушай их, дон Луи. Ложные мудрецы будут говорить вам: король неразумен, король ничего не сделает для счастья и славы Португалии. Симон, ты горячо любишь свою родину, не слушай этих изменнических советов. Будьте оба верны, благородны, и непоколебимы; помните, что вы носите знаменитое имя Сузы. Граф Кастельмелор! — Луи вздрогнул и поднялся. — И вы, Симон Васконселлос! Положите руки на мое сердце, которое через несколько минут перестанет биться и поклянитесь действовать против изменников, окружающих трон Альфонса VI.
— Клянусь! — вместе сказали оба брата.
— Клянитесь, что вы будете защищать короля с опасностью собственной жизни.
— Клянусь, — слабо произнес Луи.
— Дай Бог, чтобы мне представился случай исполнить мою клятву, — с воодушевлением вскричал Симон: — Клянусь!
— А я благословляю вас, дети мои, — прошептал Жуан Суза, голос которого вдруг ослабел.
— Отец, дорогой отец! — вскричал Симон, рыдая и покрывая поцелуями руки умирающего.
— Прощай, Симон, — еще раз повторил граф, — ты будешь благороден. Прощайте, дон Луи, дай Бог, чтобы вы были таким же. Позовите сюда капеллана, теперь я покончил с этим светом.
Полчаса спустя старого графа не стало. Исполняя его волю, вдова и сыновья отправились на следующий месяц в Лиссабон, вместе с донной Инессой Кадаваль.
Впечатление, произведенное на дона Луи словами умирающего отца, было коротко и не глубоко. В день своего приезда в Лиссабон, еще не успев представиться королю, он уже отправился к Конти и постарался распознать характер этого человека. Он без труда открыл, что живейшим желанием фаворита было войти в связь с лучшими фамилиями старинной знати. Он в глубине души был очень рад этому открытию, так как оно облегчало ему возможность войти в сношения с фаворитом.
Рано утром на следующий день молодой граф Кастельмелор и Симон Васконселлос сели на лошадей, чтобы ехать во дворец Алькантары, где Генрих Мура-Теллец маркиз Салданга, кузен их матери, должен был представить их королю. Они ехали через город в сопровождении большой свиты, соответствующей их богатству и происхождению. Люди останавливались, встречая этот роскошный кортеж, говоря что уже давно не видали двух юных вельмож такой красивой наружности и двух братьев, до такой степени похожих друг на друга.
— Это близнецы Суза, — говорили со всех сторон, — сыновья старого графа Кастельмелора, который удалился от двора из ненависти к проклятым англичанам. Дай Бог, чтобы дети походили на отца!
В конце предместья Алькантары дорогу загородили носилки без герба, которые полностью заняли ворота. Свита Кастельмелора потребовала, чтобы их пропустили, называя по обычаю, все имена и титулы своих господ.
— К черту Кастельмелоров, Кастельреалей, Кастельбаналей и всех остальных гидальго, которые прибавляют к своему имени название своего домишки! Мои носилки не подвинутся ни на волос… Я знаю одного мужика, который назывался Родриго, как собака, которую мне подарил Мантегю граф Сандвич, и в настоящее время этот мужик называет себя герцогом, графом или маркизом… Почем я знаю?.. Кастель-Родриго… Это очень забавно! Мои носилки не двинутся ни на шаг, повторяю вам.
— Вот упрямый негодяй! — вскричал Симон Васконселлос. — Отодвиньте с дороги его носилки.
— Ну! Мой юный петушок! Тот, кто захочет это сделать, найдет, может быть, что носилки слишком тяжелы для этого. Что же касается до этого герцога или графа Кастель-Родриго, то я его изгнал в Терсейра, потому что его имя мне не нравилось.
Младший Суза соскочил с лошади и наклонился к дверце носилок.
— Милостивый государь, — сказал он, — кто бы вы ни были, не советую вам впутываться в неприятную историю. Мы хотим пройти и пройдем.
— Мою шпагу, Кастро! Мои пистолеты, Менезес! — закричал дрожащий от гнева голос. — Клянусь Венерой и Бахусом, мы накажем этих изменников! Ах, зачем здесь нет моего дорогого Конти с дюжиной рыцарей Небесного Свода!.. Все равно, вперед!
При этих словах носилки открылись, и из них, хромая и шатаясь, вышел бледный молодой человек. Едва выйдя, он выстрелил из обоих пистолетов, которые, впрочем, никого не ранили, и с обнаженной шпагой бросился на свиту Кастельмелора.
— Король! Король! Не троньте короля! — закричали в один голос Кастро, Себастьян Менезес и Жуан Кабраль-Баррос, один из четырех придворных профосов.
И как раз вовремя, так как Симон уже вышиб шпагу из рук Альфонса Браганского и требовал, чтобы он просил пощады.
Три спутника короля бросились поднимать шпагу, а Симон, исполненный печального удивления при виде человека, державшего в руках скипетр Португалии, сложил на груди руки и опустил глаза. Что касается Кастельмелора, то он поспешно соскочил с лошади и бросился на колени перед королем.
