Много городов объявили войну Риму, но поодиночке все они были без особого труда разбиты легионами Ромула. Оставались одни сабиняне. И так как их царь Тит Таций стал принимать в свое войско всех мужей, обиженных во время праздника, битва с ближайшими соседями грозила римлянам серьезными последствиями.
Тщетно призывал Ромул царя сибинян покончить это де ло миром и уговаривал его переселиться со всем племенем в Рим. Тит Таций был неумолим.
Собрав войско, во много раз превосходившее численностью римские легионы, он повел его на обидчиков своего народа.
Теперь только крепостные стены могли спасти римлян от огромного войска, окружившего город. Но то, что долгое время могло сдерживать напор мечей и таранов, не устояло от хрупкой руки дочери начальника караула — Тарпеи.
Прельстившись тяжелыми золотыми запястьями, которые носили на левой руке воины Тита Тация, она тайком встретилась у родника с царем латинян и спросила, что получит взамен, если откроет ворота крепостных укреплений Капитолия.
— Все, что угодно! — воскликнул Тит Таций, ломавший как раз в это время голову над тем, как ему прокормить столь многочисленное воинство, если осада затянется надолго.
— Тогда поклянись, что твои солдаты отдадут мне то, что носят на левой руке! — потребовала Тарпея.
Царь поклялся. Но едва девушка отодвинула засов на воротах и впустила его в крепость, решил наказать римлянку, Не в силах нарушить данного слова и презирая в душе предательство, он бросил в нее не только золотой браслет, но и надетый на левую руку щит, приказав своему войску последовать его примеру.
Так погибла, задавленная страшной тяжестью, Тарпея. Скала же, на которой она была погребена получила название Тарпейской…[16] А римляне, лишившись надежных укреплений, вынуждены были выйти за стены города, И началась битва, во время которой победа несколько раз переходила из рук в руки. Даже оставшиеся без мечей и копий воины катались по земле, стараясь перекусить друг другу глотки: столь велико было отчаяние римлян и жажда мести сабинян.
Неизвестно, чем бы закончилось сражение — если бы из города не выбежали сабинские женщины. Успевшие привыкнуть к римлянам и родившие от них детей, они с распущенными волосами и разорванными на себе одеждами бросились под копья и стрелы. Оказавшись между двумя враждующими сторонами, сабинянки принялись умолять своих отцов и мужей, чтобы они — тести и зятья — не пятнали себя пролитой кровью и не оскверняли отцеубийством потомство своих дочерей и жен.
— Если вы стыдитесь своячества между собой и брачный союз вам претит, то на нас обратите свой гнев! — кричали они. — Мы — причина войны, причина ран и гибели наших мужей и отцов! Лучше умрем, чем останемся жить без одних иль других, вдовами или сиротами!
Остановились мужчины, опустили свои мечи. Воткнули в землю копья.
Прекратилась битва. Растроганы были не только воины, но и их вожди. Тут же Тит Таций и Ромул заключили между собой союз, и сабинское племя переселилось в Рим, еще больше укрепив могущество нового государства…
В огромной зале шли последние приготовления к приему посетителей, заполнивших форум перед императорским дворцом.
Когда-то, во времена Тиберия и особенно Калигулы, приемов, устраиваемых Цезарем боялись больше, чем недопущения на них, а теперь, при Клавдии, римляне всех трех сословий, стремились во что бы то ни стало попасть на аудиенцию, словно пытаясь наверстать упущенное. И пока они вместе с гонцами от наместников провинций и иноземными послами нетерпеливо ожидали допуска во дворец, с золотых и черепаховых украшений на дверях зала, кедровых столов и многочисленных статуй смахивались последние пылинки.
Льняные полотенца мелькали в ловких руках рабов.
Номенклатор, чьей главной обязанностью было объявлять имена допущенных на прием, с закрытыми глазами повторял про себя заученный наизусть список приглашенных.
Привратник, в который раз, объяснял рабу-новичку, как правильно приподнимать дверную занавесь перед очередным посетителем, мысленно обещая утопить непонятливого фракийца в Тибре, если хоть один из них запутается в ней.
Начальник преторианцев бегал от одного воина своей когорты к другому, поправляя шлемы, подравнивая щиты и ножны…
Вся эта суматоха, предваряющая, по обыкновению, каждый большой прием, не касалась лишь ближайших друзей и советников Клавдия.
Разбившись на две равные по числу группы, они ожидали выхода Цезаря по разные стороны императорского помоста. Но это было лишь численное равенство, подобное тому, как пять слонов могут равняться пяти мышам, или горсть жемчуга — горсти пепла. Философы, а такие были как с одной, так и с другой стороны, могли бы пуститься в рассуждения, что порой и мышь может обратить великана-слона в бегство, а даже щепоть праха матери может быть дороже горы самых отборных жемчужин, и наоборот — слон может раздавить мышь, даже не заметив ее мучений, а на богатство можно купить здоровье и свободу своим ближайшим родственникам.
Словом, истинное неравенство двух групп чувствовалось во всем.
В одежде — белые тоги сенаторов, окаймленные широкими пурпурными полосами, выглядели предпочтительнее скромных плащей вольноотпущенников-эллинов.
В расположении — если сенаторы Гальба, Силан, Афер, Сенека и присоединившиеся к ним, пока Клавдия готовили к приему, Вителлин стояли у самого императорского кресла, то вольноотпущенники занимали место в почтительном отдалении.
И наконец — и это было самым приятным для римлян и обидным эллинам — в поведении.
— Эй, Паллант! — окликнул Силан, стоящего рядом с Нарциссом вольноотпущенника. — Это ты помогал цезарю составлять последний эдикт на постройки в Риме?
Названный эллин поднял голову, чтобы ответить, но на его плечо легла ладонь Нарцисса.
— Я помогал! — с вызовом ответил он за товарища. — А позволь узнать, что тебя в нем не устраивает? То, что нигде не нашел имени Силана? Но, кажется, ты не обидел себя, помогая цезарю составлять несколько предыдущих эдиктов!
— Наглец! Вам ли судить о делах римлян? — возмутился Гальба, по давней привычке воина хватаясь за бок, где в другой обстановке должен был висеть меч.
— Конечно, не нам! — улыбнулся Нарцисс, с подчеркнутой любезностью кланяясь сенатору. Но когда разогнулся, на лице его не было и тени улыбки. — Равно как и не вам судить полезны или нет наши советы цезарю, ибо это дело одного только цезаря!
