Ульрих и в тот день, и в ту ночь тоже изрядно побуянил. Он вместе с молодыми рыцарями и оруженосцами прыгал через костры, глушил вино и пиво, щекотал служанок, играл в чехарду, рубил кусты и повозки. Несколько раз он бился на мечах с такими же юными задирами, их разнимали и успокаивали, а затем вели пить мировую. Хмелея все больше и больше, забияки мирились, обнимались и целовались, а затем в обнимку шатались по поляне, распевая похабные песни, блея, как козлы, и вереща, как поросята. Какая-то сорокалетняя красавица, возможно, даже из благородных, потерявшая в сумбуре гульбища своего законного мужа, увлекшегося не столь благородной, но куда более молодой девицей, с досады зазывала в кусты Ульриха, но тот быстро сообразил, что его ждет, и поспешно ретировался. Некоторое время спустя он невесть как очутился далеко от поляны, в густой чащобе, там, куда и днем бы, в трезвом виде, не полез. Но винные пары разогнали страх перед темнотой, и кроме того, при нем был меч. Следует заметить, что в те времена люди, оказавшись в лесу, опасались не столько разбойников или диких зверей, сколько чертей, ведьм, леших, вампиров и прочей нечисти. Человек того времени, даже вооруженный до зубов, вряд ли сунулся бы ночью в лесную глухомань. Что такое меч или лук против колдовства?! Но Ульриха вино сделало таким бесстрашным, что он был готов сразиться с самим сатаной. Громко распевая песни, он шел напролом по чащобе и рубил мечом кусты и небольшие деревца, имевшие несчастье оказаться на его пути. По-видимому, он шел так довольно долго — главным образом потому, что его путь представлял собой постепенно расширяющиеся круги. Эти блуждания наконец вывели его на небольшую полянку, заросшую высоченной, по горло, прошлогодней дудкой. Продравшись через заросли, Ульрих обошел какие-то кусты и очутился на другой полянке, где росла молодая травка. Светало; прохладная роса покрывала листья и траву; сырость и утренний холод немного отрезвили юношу. Он прислушался: издалека доносился шум буйного пира, который все еще не закончился. Ульрих решил пробираться в ту сторону, откуда слышались вопли и нестройное пение. Все больше трезвея, он побрел через поляну, поеживаясь от холода. Внезапно он услышал впереди себя шорох и тотчас же увидел на противоположной стороне поляны какую-то темную тень, отделившуюся от кустов. Сразу вспомнив о возможном присутствии в лесу нечистой силы, Ульрих юркнул за какой-то кустик. Очевидно, незнакомец его не заметил. Он опустился на колени, и до ушей Ульриха вскоре долетели слова молитвы. Голос, судя по всему, был женский. Помолившись, женщина поднялась с колен и быстрым, едва заметным движением скинула с плеч черный плащ. В следующее мгновение она сорвала с головы платок.
Лучи еще невидимого солнца, уже озарявшего восток, выхватили из тьмы округлые формы нагого тела молодой женщины. Неправдоподобно длинные волосы, словно потоки расплавленного золота, заструились по ее плечам, расплескались по высокой груди и бедрам… У юноши захватило дух, ведь женщина эта была не кто иная, как Клеменция, жена его брата! Лицо ее, покрытое нежным весенним загаром, имело форму правильного овала, чуть нарушавшуюся у подбородка. Окаймленный ниспадающими волосами, высокий и чистый лоб придавал ей горделивую и даже царственную внешность женщины-победительницы, женщины, для которой нет ничего запретного и недозволенного. Под этим лбом, под густыми подчерненными бровями и длинными ресницами прозрачными огромными аквамаринами светились ее чудесные и завораживающие глаза. Чуть вздернутый носик, кокетливо припорошенный веснушками, может быть, и портил общее впечатление, но, не будь его, Клеменция была бы уж слишком не по-земному красива и вызывала бы обожание, преклонение, восхищение, но не любовь. На ее алых губах играла тонкая, едва заметная улыбка, в которой были и чистота, и чувственность, и страсть. Такую улыбку невозможно разгадать, как невозможно разгадать мысли женщины. Пессимист прочел бы в этой улыбке презрение, оптимист — призыв, циник — развращенность, фаталист — безразличие. Загар, покрывавший ее лицо, опускался лишь до шеи. Ниже ключиц ее тело было млечно-розовое, излучавшее здоровье и свежесть. В нем чувствовалась некая загадочная сила — сила мускульная, физическая и сила красоты и неги…
Несколько секунд Клеменция стояла, уперев ладони в бедра и чуть склонив голову. Несомненно, ей хотелось полюбоваться собой, своей молодостью и телесной красотой, обычно скрытой даже от нее самой. Затем — ах! — Клеменция закинула руки за голову и сладко, безмятежно потянулась. Потом вдруг сорвалась с места и бросилась в траву — словно в реку. Тихонько повизгивая, она каталась по росистым травам, перебираясь с места на место, и уже через несколько секунд выглядела так, будто с головой окунулась в реку. Травы не только омыли своей влагой ее прекрасное тело, но и пропитали его весенним ароматом, до красноты растерли лучше любого мочала… Видимо, нисколько не опасаясь, что ее увидят, Клеменция звонко шлепала себя руками по бедрам, по животу и груди, повизгивая от удовольствия.
На секунду у обалдевшего Ульриха возникло ужасное подозрение: уж не колдунья ли жена его брата, и не сулит ли это купание в росе какой-либо беды для него или других людей? И все же очарование, исходившее от Клеменции, оказалось сильнее страха. Ульрих даже не осознавал, что тайком наблюдать за голой женщиной — не самое подходящее занятие для рыцаря. Когда-то, впрочем, Ульриха этому учили, но разве могли давние нравоучения, пусть даже и подкрепленные цитатами из Священного писания, а также двумя-тремя десятками розог, заставить его отвратить взор от подобного зрелища?! До времен Возрождения, до возвращения античных богинь из тысячелетнего небытия было еще ой как далеко! Редкая женщина той эпохи согласилась бы раздеться донага при свете — даже перед законным мужем! Да что там раздеться?! Даже распустить на людях волосы считалось верхом неприличия. Разумеется, Клеменция не знала, что за ней наблюдают. Если бы она увидела Ульриха, то, наверное, убежала бы с поляны. Ульрих же прекрасно ее видел. Задыхаясь от страсти, юноша пожирал глазами ее тело.
Ульрих не помнил, как выскочил из-за своего укрытия, и даже теперь, спустя двадцать лет, не смог бы придумать удовлетворительного объяснения тому, что он выпрыгнул из-за куста, не имея на себе ни клочка одежды. Клеменция вскрикнула и побежала. Но Ульрих, словно юный фавн, метнулся за прекрасной нимфой. Он пылал страстью настолько жаркой, что остудить ее не смог бы и антарктический мороз, не то что весенняя прохлада Центральной Европы. В несколько прыжков он догнал Клеменцию и схватил ее за руку. Клеменция ахнула и резко обернулась. И тут произошло непонятное… Увидев Ульриха, она не закричала, не попыталась закрыться от его взгляда и даже сама не отвела глаз, хотя на юноше было не больше одежды, чем на ней.
