Женщина внимательно смотрела на Кончини. Как и Одэ де Вальвер, она вздрогнула, заметив, с каким выражением этот некоронованный король Франции взирает на маленькую уличную цветочницу. Затем ревнивым взглядом соперницы женщина принялась разглядывать девушку. Внезапно, сильно сжав руку своего кавалера, она жалобно воскликнула:
— Это она, Стокко!.. Та самая, в кого он влюбился на этот раз!..
Высокий мужчина, которого назвали Стокко, в свою очередь, окинул насмешливым взором Кончини и Мюгетту и небрежно пожал плечами, словно желая сказать: «Ну, и что вы хотите от меня?» Отметим, что он не оставил без внимания Роспиньяка, не удостоившегося чести быть замеченным маленькой женщиной. Стокко быстро все понял и усмехнулся, отчего кончики его великолепных черных усов взметнулись вверх, а во взгляде, вновь обращенном на Кончини, заиграла плохо скрытая насмешка. Короче говоря, мы, не боясь впасть в заблуждение, осмеливаемся утверждать, что сей любопытный персонаж весьма забавлялся обнаруженным им любовным соперничеством между хозяином и слугой, сиречь между Кончини и Роспиньяком.
Тем временем гвардейцы итальянца оправились от изумления и тотчас же в воздухе зазвучала отборнейшая брань: негодяи клялись, что всем парижанам вместе взятым уже уготованы вполне достойные места в преисподней. Проклятия гвардейцев отрезвили размечтавшегося Кончини и вернули его на землю.
— Что случилось? — спросил он.
В нескольких словах ему объяснили, что «этот чертов Ландри Кокнар» ускользнул от них благодаря вмешательству некоего желторотого юнца. Тут же услужливые клевреты указали ему на Вальвера. Кончини вздрогнул, побледнел и разразился потоком яростных богохульств:
— О святые и все ангелы!.. Клянусь Мадонной!.. О небеса!..
Однако он быстро опомнился и свирепым голосом приказал:
— Схватить его!.. Пусть займет место того, кому он помог бежать!..
— Эй, храбрец, — раздался в ответ насмешливый голос Одэ де Вальвера, — а почему же. ты сам не хочешь меня схватить? Любопытно будет узнать, что стоит рапира итальянского распутника против шпаги честного французского дворянина!
Вальвер с первого взгляда угадал в фаворите королевы соперника и сгорал от нетерпения сразиться с ним. Его инстинктивная ненависть к Кончини была столь велика, что любая реплика итальянца была бы расценена им как вызов.
Толпа внимательно прислушивалась к их перепалке. Впервые нашелся человек, который не побоялся бросить в лицо Кончини эпитет, которым все награждали его за глаза. Народ в толпе приободрился и даже возликовал. Вскоре раздался восторженный вопль:
— Да здравствует юнец!
Толпа уже второй раз издавала этот клич, однако теперь, принимая во внимание оскорбление, только что нанесенное Вальвером всесильному итальянцу, одобрение это приобретало весьма своеобразную окраску. Будь на месте Кончини кто-нибудь другой, он бы все понял и, приняв необходимые меры предосторожности, постарался бы найти достойный способ отступить с поля сражения. Но Кончини, привыкнув в всеобщему подобострастию, был слеп и глух. Он не только ничего не понял, но даже не стал слушать Роспиньяка, который, надо отдать ему должное, оказался проницательнее фаворита-итальянца, и советовал своему господину проявить терпение и осмотрительность. Но Кончини отмахнулся и проревел:
— Дьявольщина! Чего вы ждете?.. Хватайте его, я приказываю!
И приспешники любимца королевы без колебаний бросились исполнять это приказание. Никому из них нельзя было отказать в храбрости. Слова Кончини еще звучали в воздухе, а они уже все как один обнажили шпаги. Роктай и Лонгваль, успевшие к тому времени встать с земли и отряхнуться, первыми рванулись вперед.
— Сейчас я уподоблю тебя куропатке на вертеле! — прорычал Роктай.
— Я тебе все кишки выпущу! — ревел Лонгваль.
Оба они готовы были искрошить в куски своего противника, с виду столь юного и хрупкого. Полученные удары, метко отправившие их прямо на пыльную мостовую, нисколько не охладили пыл приятелей. Они вполне полагались на свое виртуозное владение шпагой — оба слыли грозными и непобедимыми фехтовальщиками. Их уверенность в победе подкреплялась тем, что, не ведая угрызений совести, они собирались вдвоем напасть на одного. Оба не сомневались, что через несколько минут враг их будет мертв. Свой недавний позор они могли смыть только кровью юноши.
Однако на этот раз Роктай и Лонгваль встретили весьма достойного противника. Его гибкий и проворный клинок, казалось, играючи отбивал их атаки, и они наверняка получили бы вполне заслуженную трепку, если бы к ним на помощь, яростно вопя, не устремился весь отряд. Гвардейцы Кончини всем скопом накинулись на Вальвера. Отважный юноша не ожидал нападения столь многочисленных противников, но тем не менее достойно выдержал этот страшный удар.
И все-таки было ясно, что, несмотря на свои силу и ловкость, Вальвер не сможет долго сопротивляться окружившим его головорезам.
Толпившиеся на улице парижане быстро это поняли и устремились на помощь смелому молодому человеку. Кончини и его присные презирали толпу; Одэ тоже никак не рассчитывал на ее поддержку; но именно она решила исход сражения. Возмущение людей нарастало, гроза была уже не за горами. И вот первый шаг был сделан. Гром грянул. В ответ на брань гвардейцев раздался многоголосый вопль, перекрывший яростные крики атакующих:
— Долой чужестранца!.. Пусть убирается туда, откуда пришел!.. Долой прихвостней!..
Народ бушевал. Гвардейцы Кончини, мгновенно забыв о Вальвере, приготовились обороняться от неожиданного нападения гораздо более грозного противника. Впрочем, миролюбивые парижане вполне удовлетворились тем, что отвели опасность от отважного «юнца», чья дерзкая удаль вызвала столь бурный отклик в их сердцах. Они вовсе не собирались нападать на гвардейцев Кончини.
Но Кончини по-прежнему ничего не понимал. Сдержанность горожан он приписал их испугу и, вне себя от гнева, крикнул:
— Гоните в шею этих каналий!.. Вперед, бейте их, рубите, колите!..
Гвардейцы подчинились и, бросившись в толпу, стали наносить удары направо и налево. Когда несколько несчастных с громкими стонами упали на землю, терпению парижан пришел конец. Герцогиня Соррьентес сказала д'Альбарану, что ей хотелось бы видеть, на что способен славный народ Парижа. Так вот, теперь этот народ явил себя во всей своей яростной красе. Герцогиня буквально прилипла к окнам портшеза.
Отовсюду неслись угрожающие крики и пронзительный свист. Наконец все эти звуки слились в один жуткий рев:
— Смерть!.. Смерть Кончини!.. В воду грязного развратника!.. Смерть убийцам!..
Но парижане не ограничились криками — они действовали. Словно по волшебству откуда-то появилось оружие. На теснимых со всех сторон гвардейцев Кончини градом посыпались удары. Роспиньяк быстро сообразил, какая опасность им грозит, если толпа окончательно разъединит отряд. Он понимал, что даже стадо баранов, если их как следует разозлить, превращается в стаю хищников и вполне способно уничтожить своих обидчиков. Вернувшись к обязанностям командира, он приказал осуществить тот единственный маневр, который мог если и не спасти их, то по крайней мере дать возможность продержаться до прибытия подкрепления: он велел гвардейцам окружить Кончини и, не выпуская его из этого круга, отступать к улице дю Кок, одновременно отбиваясь от нападавших парижан.
