Это была женщина, женщина неоспоримой молодости и такой ослепительной красоты, что она устояла от страшного клейма, налагаемого и болезнью и горем. Это несчастное существо сидело в углу тюрьмы на куче полусгнившей соломы, прислонившись спиной к стене. Голова, запрокинутая назад, висящие безжизненно руки выражали совершенную безнадежность и глубочайшее отчаяние. Исхудалые черты прелестного лица были покрыты такой бледностью, что, казалось, кровь уже не текла под тонкой и атласной кожей красавицы. Большие глаза, синие и глубокие, были неподвижны и тусклы и если не плакали, лишь потому, что источник слез истощился. Длинные и великолепные волосы, мягкие, золотистые, струились по плечам в беспорядке, еще более обнаруживавшем их красоту. Эта несчастная женщина была одета в черное платье, все в лохмотьях.
— «Боже мой! — спрашивал себя Рауль, видя эту неподвижность и бледность. — Боже мой!.. Уж не мертва ли она?»
Сомнение его скоро разрешилось. Вероятно, шум, неуловимый для слуха Рауля, послышался в подземелье, потому что заключенная медленно повернула голову. Взор ее принял необъяснимое выражение и обратился к двери, находившейся под лестницей в шесть ступеней. Рауль также взглянул в ту сторону. Дверь отворилась. В тюрьму вошел мужчина в черном бархатном платье. Он нес в одной руке глиняную кружку, наполненную водой, а в другой небольшой кусок хлеба. Несмотря на все свое внимание, Рауль не мог различить в темноте лица этого человека. Однако, приближаясь к заключенной, незнакомец непременно должен был пройти под слабым лучом света, который окно пропускало в тюрьму как милостыню. Рауль ожидал этой минуты со странным и лихорадочным беспокойством, потому что этот человек шел медленно. Наконец он дошел до освещенного места, и лицо его как будто отделилось от мрака.
Рауль глухо вскрикнул и выронил из рук волшебный графин, который разбился вдребезги. В человеке, одетом в черное бархатное платье, он узнал самого себя!..
Крик Рауля, стук разбитого графина пробудили Молох от летаргического сна, который овладел ею. Голова ее, наклоненная на грудь, приподнялась, глаза раскрылись. Она взглянула на Рауля с беспокойством и испуганным видом, как будто не узнала его, и спросила:
— Кто вы?.. что вы здесь делаете?.. чего от меня хотите?
Рауль отвечал. Но старуха, казалось, его не понимала и два или три раза повторила вопрос. Очевидно, она находилась еще под влиянием галлюцинации, смущавшей ее мысли. Рауль ожидал, чтобы Молох оправилась от нравственного расстройства, причиненного слишком сильным потрясением. Мало-помалу ворожея успокоилась, провела рукой по лбу и прошептала:
— Ах, да!.. помню… Вы меня спрашивали… Я призвала того, кто знает все… настал экстаз… дух отвечал мне и я говорила, не правда ли?
— Да, — отвечал Рауль, — вы говорили…
— Стало быть, вы знаете теперь то, что хотели знать?..
— Нет еще… не совсем…
— Это жаль, но я не могу сказать вам ничего более.
— Не можете ли объяснить по крайней мере?
— Не могу! — вскричала старуха, — я ничего не знаю… ничего не понимаю… Не настаивайте и не спрашивайте меня. Усталость утомляет меня. Я страдаю, умираю… Докажите, что вы великодушны, и оставьте меня…
«Пусть так! — подумал Рауль, — на сегодня довольно, но я еще возвращусь к ней, и тогда она должна будет объясниться… Я должен узнать до конца эту мрачную историю, в которой, кажется, буду играть ужасную роль!.. Я должен узнать, неужели мне в самом деле придется сделаться когда-нибудь тюремщиком и палачом?»
Молодой человек сказал себе, кроме того, что он обязан щедро вознаградить старуху, не только за ее предсказания, но и за уход, который она оказала ему в прошлую ночь. И со щедростью, которая свойственна почти всем игрокам, много выигравшим, Рауль вынул из кармана три банковских билета в тысячу ливров каждый и положил их на стол перед старухой. Молох бросила дикий взгляд на драгоценные бумажки и, очевидно, не могла поверить своим собственным глазам. Она протянула костлявые пальцы к билетам, схватила их и сжала в руке с судорожной жадностью и радостью, потом начала испускать бессвязные восклицания, делать безумные движения, наконец схватила руку Рауля и покрыла ее поцелуями.
Молодой человек несколько задрожал от этих поцелуев, запечатленных холодными губами. Такой восторг и упоение от денег казались ему отвратительными. Он взял шляпу, лежавшую на постели, надел шпагу, отстегнутую Венерой, растворил дверь и вышел. Сойдя на первый этаж, он услыхал внизу легкий шшум двух маленьких ножек и шелест платья. Это была Луцифер, проворно всходившая на лестницу. Молодые люди очутились лицом к лицу и оба остановились в одно время. Сама не зная почему, Луцифер покраснела до ушей и прошептала своим нежным голосом:
— Как, вы уходите?.. уже?
Рауль был озабочен, растревожен; самые мрачные мысли, самые печальные предчувствия наполняли его. В ушах его еще раздавались зловещие предсказания старухи Молох. Ему все представлялось странное и фантастическое зрелище, как он опускался в тюрьму и нес хлеб и воду бледной и умирающей женщине. Это достаточно объясняет, как далеко находился он от всякой охоты любезничать. Он даже не примечал уже, что Луцифер была прелестна; даже не помнил, как накануне готов был следовать за нею, до того находил он ее тогда обольстительной и привлекательной. Потому он отвечал сухо и кланяясь с церемонной холодностью:
— Да, ухожу… Я оставил вашу матушку очень усталой и нездоровой, и, кажется, вы хорошо сделаете, если пойдете к ней как можно скорее, потому что вы очень ей нужны.
При этом холодном ответе Луцифер побледнела и сердце ее сжалось. Однако она боролась сама с собой и спросила почти трепещущим голосом:
— А вы как чувствуете себя сегодня?
— Хорошо, очень хорошо, — отвечал Рауль, — благодаря попечениям вашим и вашей матушки. Благодарю вас тысячу раз и умоляю не сомневаться в моей благодарности…
«В его благодарности, — подумала Венера. — Боже мой! Разве я прошу у него благодарности?»
Потом, когда Рауль сделал движение, чтобы пройти мимо нее, она пролепетала:
— Вы возвратитесь?
— Непременно.
— Чтобы опять спросить о будущем мою мать?
— Да, я хочу, чтобы она докончила начатые предсказания…
— И скоро вы придете?..
Рауль был так озабочен, что вовсе не заметил, как странна была эта настойчивость в девушке. Он отвечал просто:
— Да, скоро, через несколько дней, а, может быть, и завтра…
Поклонившись снова Луцифер, он прошел мимо нее по коридору на улицу и продолжал идти прямо, не зная, куда идет, и думая совсем не о том, куда направить свои шаги. Эта рассеянность продолжалась долго. Рауль опомнился только на бульварах, увидев себя вдруг посреди толпы гуляющих зевак, кокеток, гризеток, шутов и прочих. Уже с полчаса погруженный в задумчивость, он почти совершенно потерял отчет в своих поступках. Когда же наконец наш герой пришел в себя, первым движением его было вскрикнуть от досады и ударить себя по лбу. Он вспомнил, что не заметил номера того дома, в котором жила старуха Молох, и даже не знает, как называется та улица, где находился этот дом.
