– А вот опять маленький усатый дьявол, он явно напрашивается на неприятности.
Она наклонилась и осторожно вытерла остатки пены с кончика.
– Видишь! Даже он выглядит лучше гладко выбритый.
Блэйн встал с ней на руках.
– Я думаю, мадам, вам пора на собственном горьком опыте убедиться, что не все сходит вам с рук, и понять, кто здесь главный.
И он отнес Сантэн на кровать у дальней стены.
Много позже, держа в руках чашки с горячим супом из морепродуктов, они сидели поджав ноги на кровати, набросив на плечи яркое одеяло басуто, прислонившись друг к другу, и смотрели, как тени от огня пляшут на грубых оштукатуренных стенах, слушали, как снаружи в наступившей темноте вздыхает в тростниковой крыше ветер с океана.
– Одно из моих умений, – похвастал Блэйн: в супе было много кусков капского корацина и омара, которых он поймал сегодня. – Замечательное средство для тех, кто переутомился.
Блэйн дважды наполнял чашки, потому что оба очень проголодались, а потом Сантэн прошла к огню – ее обнаженное тело блестело в красноватом свете, – и принесла горящую ветку, чтобы он закурил сигару. Когда сигара разгорелась, Сантэн снова забралась под одеяло и прижалась к Блэйну.
– Ты нашла молодого человека, которого искала? – лениво спросил Блэйн. – Эйб Абрахамс обращался ко мне за помощью.
Он не подозревал, как подействует на нее этот вопрос. Сантэн усилием воли справилась с оцепенением и просто покачала головой.
– Нет. Он исчез.
– Это был сын Лотара Деларея. Я догадался.
– Да, – согласилась она. – Я тревожилась о нем. Отца осудили, и он, должно быть, остался совсем один.
– Я продолжу поиски, – пообещал Блэйн. – И дам тебе знать, если что-нибудь выяснится. – Он погладил ее по голове. – Ты добрая, – прошептал он. – У тебя нет причин печься об этом мальчике.
Они снова замолчали, но упоминание о внешнем мире нарушило очарование и породило цепь мыслей, неприятных, но таких, которые следовало додумать до конца.
– Как Изабелла? – спросила Сантэн и почувствовала, как напряглись мышцы его груди под ее щекой. Блэйн выдохнул облако сигарного дыма и только тогда ответил:
– Ее состояние ухудшается. Атрофия нервов нижней части тела. Изъязвление. С понедельника она в больнице «Грот Шуур»[18]. Язвы на копчике не заживают.
– Мне жаль, Блэйн.
– Поэтому мне и удалось вырваться на несколько дней. Девочки у бабушки.
– Я ужасно себя чувствую.
– Мне было бы гораздо хуже, если бы я не видел тебя, – ответил он.
– Блэйн, мы должны придерживаться своего решения. Не причинять боли ей или девочкам.
Он молчал, потом вдруг бросил окурок сигары через всю комнату в огонь.
– Кажется, ей придется отправиться в Англию. В больнице Гая[19] есть хирург, который творит чудеса.
– Когда?
Сердце в груди превратилось в пушечное ядро, которое душило Сантэн своей тяжестью.
– Перед Рождеством. Все зависит от исследований, которые сейчас проводят.
– Тебе, конечно, придется отправиться с ней?
– Это означало бы отказаться от поста администратора и погубило бы мою карьеру…
Блэйн замолчал: раньше он никогда не говорил с ней о своих амбициях.
– И шанс получить место в будущем правительстве, а со временем и пост премьер-министра, – закончила она за него.
Он пошевелился, взял ее лицо в ладони и повернул, чтобы смотреть ей в глаза.
– Ты знала? – спросил он, и Сантэн кивнула.
– Ты считаешь, это жестоко? – спросил он. – Что я из-за своих эгоистических амбиций отправляю Изабеллу одну?
– Нет, – серьезно ответила она. – Я кое-что знаю об амбициях.
– Я предлагал поехать с ней, – сказал он, и в глубине его зеленых глаз зашевелились тревожные тени. – Изабелла не согласилась. Она настаивает, чтобы я остался здесь. – Он снова положил голову Сантэн себе на грудь и принялся гладить волосы от виска. – Она удивительный человек – такое мужество. Сейчас боль почти не прекращается. Она не может спать без опия, но боль все время усиливается, и приходится принимать больше опиума.
– Я чувствую себя ужасно виноватой, но все равно рада возможности быть с тобой. Я ничего у нее не отнимаю.
Но это была неправда, и Сантэн это знала. После того как Блэйн уснул, она долго лежала без сна. Лежала, прижавшись ухом к его груди, и слушала, как бьется его сердце и наполняются и опустошаются легкие.
Когда она проснулась, он уже был в шортах и снимал с полки на стене над очагом старую катушку Скарборо[20].
– Завтрак через двадцать минут, – пообещал он, оставляя ее в кровати, но почти сразу вернулся, неся сверкающую металлом и серебром рыбину длиной почти в руку. Он положил ее на решетку над углями, потом подошел к Сантэн и стянул с нее одеяло.
– Плавать!
Он злорадно улыбнулся. Сантэн закричала:
– Ты с ума сошел! Холодно! Я умру от воспаления легких!
Она протестовала все время, пока Блэйн нес ее к глубокому, окруженному камнями бассейну.
Вода была прозрачна, как воздух, и так холодна, что, когда они вышли из нее, тела у них покраснели, а соски Сантэн стали жесткими и темными, как спелые маслины. Но ледяная вода обострила аппетит. Они брызгали на горячую печеную рыбу лимонным соком и ели ее с ломтями черного хлеба, намазанными желтым крестьянским маслом.
Наконец насытившись, они выпрямились и Блэйн посмотрел на Сантэн. На ней была только его синяя рыбацкая рубашка с торчащим воротником, доходившая до колен. Влажные волосы Сантэн связала на макушке желтой лентой.
– Можно погулять, – предложил он, – или…
Она несколько секунд подумала, потом решила:
– Думаю, «или».
– Ваше желание, мадам, для меня закон, – вежливо ответил он и встал, чтобы через голову снять с нее рубашку.
В середине утра он лежал на спине, а Сантэн, опираясь на локоть, щекотала ему губы и закрытые глаза перышком, которое вытащила из подушки.
– Блэйн, – негромко сказала она, – я продаю Вельтевреден.
Он открыл глаза, схватил ее за руку и быстро сел.
– Продаешь? Почему?
– Приходится, – просто ответила она. – Поместье, дом и все остальное.
– Но почему, дорогая? Я знаю, как много оно для тебя значит. Зачем его продавать?
– Да, Вельтевреден значит для меня очень много, – согласилась она. – Но шахта Х’ани – гораздо больше. Если я продам Вельтевреден, есть возможность, очень небольшая, что я спасу шахту.
– Я не знал, – мягко сказал он. – Не знал, что дела так плохи.
– Откуда тебе знать, любовь моя? – Она погладила его по лицу. – Никто этого не знает.
