– Да какой разговор, милый ты мой человек! Ты ко мне с уважением, а я к тебе с тремя такими уважениями!
– Тогда слушай…
Боровой внимательно выслушал и сразу же из Каинска, минуя Томск, махнул в Колывань, но и там долго не задержался, скоро уже был в Черном Мысе и сидел за столом напротив Грини-горбатого, который при одном только виде казенной бумаги с фиолетовой печатью так испугался, что вспотел. И выложил все, что знал, как на исповеди: перевозил через Обь по весне четырех ученых людей, один из которых немец, потому как по-русски плохо выговаривал. А по лету один обратно вернулся, и он его на ночлег к себе определил, угостил от души, а печку рано закрыл – тот и угорел, сердяга… Хорошо, что ямщики помогли со двора покойника вывезти.
– Как они себя называли?
– Немец который – того Иван Иванычем они кликали, а угорелый который – тот Чебула. Я еще ему говорил, что у нас за Обью деревня така есть – Чебула. А еще двух – помню, парнишки, совсем молоденьки. Мне чо будет? На каторгу пошлют?
– Там без тебя тесно. Греби дальше и за печкой хорошенько приглядывай.
Хотя Сергей Николаевич и держал Борового на коротком поводке, не посвящая целиком во все дело, тот и сам прекрасно догадывался, что ямщики и Гриня – не главные персоны. Они лишь зацепочки – правда, совсем худенькие, но тут уж ничего не поделаешь – какие есть…
На этот раз, внимательно слушая Борового и не перебивая его ни одним вопросом, Сергей Николаевич любовно рисовал под кружочками восклицательные знаки, иногда откладывал карандаш и быстро-быстро потирал руки, словно у него горели ладони. На его незаметном, будто стертом лице даже появилось подобие улыбки: уголки рта опустились, а на нижнюю губу наползла верхняя.
– Благодарю вас, пристав, очень благодарю, – Сергей Николаевич пошоркал ладонями, помолчал и подобрал губы. – Но хочу сразу предупредить – это лишь начало. Всего лишь начало. Немец, Иван Иванович, действительно, немец, профессор Иоганн Гуттенлохтер, двое других – студенты, его помощники, а Чебула – проводник. Все они с научной целью ушли в тайгу под Мариинском. Чебула, как мы теперь знаем, вышел обратно, а об этих троих до сегодняшнего дня ни слуху, ни духу. Как в воду канули. Да-а… Вот что, пристав, задание вам будет такое: сегодня же, не откладывая, прямо сейчас, снова отправляйтесь в Каинск и постарайтесь выяснить – не встречался ли кто из них с Цапельманом? Это для нас очень важно.
«Все важнее важного, – сердито думал про себя Боровой, – если и дальше так пойдет, ты меня загоняешь, как дурную собаку, пока язык на два аршина не отвиснет…» Но подумать-то подумал, а сам выструнился, руки по швам, и отправился выполнять приказание, еще раз убедившись, что Сергей Николаевич – птица высокого полета: не успел еще и до дома дойти, чтобы собраться, а у ворот его уже поджидала казенная тройка, на которой Боровой тут же и отбыл в Каинск.
Хозяин постоялого двора подтвердил, что останавливались у него такие люди, но один из них заболел, но уже на следующий день выздоровел и утром выходил в город, а вот куда и к кому – неведомо. После отправился догонять своих и просил нанять бойкого ямщика. Нашел Боровой и ямщика. Тот, не виляя, выложил все, что знал, самое же главное – вроде бы, видел человека, который входил в лавку к Цапельману, и вроде бы, он был похож на седока, которого пришлось на следующий день мчать до Колывани.
И снова Сергей Николаевич потирал руки и рисовал под кружочками восклицательные знаки. А затем взял и огорошил:
– На этой неделе, пристав, вас выгонят со службы.
Боровой так растерялся, что даже не спросил – за что? А Сергей Николаевич, заметив его растерянность, поторопился добавить:
– На время, пристав, на время, так для дела нужно.
Со службы Борового выставили в два дня. И еще три дня дали на отдых. Никуда не вызывали, ничего не спрашивали и не приказывали. Боровой даже стал подумывать на третий день: а вдруг все по-настоящему, и совсем не для дела, которым занят Сергей Николаевич? Хотел уже идти к полицмейстеру, но тут явился нарочный и передал приказ, чтобы срочно прибыл по известному адресу.
Валил влажный снег, все расквасилось, грязь и мокреть летели в разные стороны, а тут еще Боровой, пока добирался, умудрился оступиться в яму и обрызгался до самых ушей. Потому и явился к Сергею Николаевичу в угрюмом настроении – надоела, если честно сказать, вся эта долгая канитель, неизвестно с какой целью затеянная. Хотел он уже проситься, чтобы его отпустили и посадили на прежнее место, но Сергей Николаевич опередил:
– Вот теперь, пристав, для вас и начинается основная работа, и главную надежду во всем нашем деле мы возлагаем на вас. А дело, еще раз напоминаю, – государственное!
«Слыхали мы про это, – молча досадовал Боровой, – не такие уж бестолковые, чтоб по десять раз одно и то же вдалбливать…»
Но тут же и забыл о своих мыслях, потому что Сергей Николаевич нарисовал ему такую картину, от которой крепкая голова Борового пошла кругом. Он узнал о государевых преступниках, о путевой тетради Гуттенлохтера, о неудавшейся экспедиции и о том, что тетрадь, отосланная из столицы на имя Дюжева, была перехвачена уже здесь, в Томске, а самое главное – неизвестные злоумышленники вновь собираются добраться до старых чудских копей и выгрести золото.
– Но им нужен точный маршрут и точное место, – говорил Сергей Николаевич, в упор глядя на Борового, – а узнать это можно только из путевой тетради Гуттенлохтера, которую мы изъяли, как я уже сказал, но пустили слух, что она вновь у Дюжева. Ваша задача – поступить на службу к Дюжеву, войти в доверие и убедить его, чтобы он отправил вас в Мариинскую тайгу за этим золотом. А они пойдут следом и обязательно себя выявят. Вот тогда мы их накроем, одним разом. Это, конечно, в общих чертах, о деталях будем говорить после.
Весь этот план, изложенный Сергеем Николаевичем, показался Боровому столь мудреным, что он с трудом представлял, как это может осуществиться. Но все дело ускорило появление Петра, о котором Борового известили еще в дороге, когда он шел с дюжевским обозом из Тюмени в Томск.
И вот теперь Боровой с Петром сидели на розвальнях и смотрели, как над высоким заплотом быстро догорает закат, а тени во дворе становятся длиннее и темнее. На крыльце дома несколько раз появлялся хозяин, но подойти так и не решился – терпеливо ждал, когда они закончат разговор.
– Получается, что мы живцы для крупной рыбы и забота у нас одна – сидеть и ждать, когда заглотят. Мрачновато… – Петр повернулся к Боровому, спросил: – А как же мы сплавляться будем? На первой же излучине засаду устроят и прихлопнут.
