— Что же за ангел охраняет вход в ваш Эдем, государь?
— Сейчас увидишь, — ответил Карл IX. Сделав Генриху знак, чтобы он не шумел. Карл IX отворил одну дверь, затем другую и остановился на пороге.
— Взгляни! — сказал он.
Генрих подошел и замер на месте перед самой очаровательной картиной, какую ему приходилось видеть.
Женщина лет восемнадцати-девятнадцати спала, положив голову на изножье кроватки, где спал ребенок, и держала обеими руками его ножки у своих губ, а ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по одеялу золотой волной.
Это была точная копия картины Альбани, изображающей Богоматерь с Христом-младенцем.
— Государь! Кто это прелестное создание? — спросил король Наваррский.
— Это ангел моего рая, Анрио, единственная, кто любит меня ради меня самого. Генрих улыбнулся.
— Да, ради меня самого, — повторил Карл, — она полюбила меня, когда еще не знала, что я король.
— А когда узнала?
— А когда узнала, — ответил Карл со вздохом, говорившим о том, что залитая кровью королевская власть порой становилась для него тяжким бременем, — а когда узнала, то не разлюбила. Суди сам!
Король тихонько подошел к молодой женщине и прикоснулся губами к ее цветущей щеке так осторожно, как пчелка к лилии.
И все-таки она проснулась.
— Карл! — прошептала она, открывая глаза.
— Слышишь? — сказал король Генриху. — Она называет меня просто Карл. А королева говорит мне «государь».
— Ах! — воскликнула молодая женщина. — Вы не один, король?
— Нет, милая Мари. Мне хотелось показать тебе другого короля, более счастливого, чем я, потому что у него нет короны, и более несчастного, чем я, потому что у него нет Мари Туше. Бог дает каждому свою награду.
— Государь, это король Наваррский? — спросила Мари.
— Он самый, дитя мое. Подойди к нам, Анрио. Король Наваррский подошел. Карл взял его за правую руку.
— Мари, взгляни на эту руку, — сказал он, — это рука хорошего брата и честного друга! Знаешь, если бы не эта рука…
— Так что же, государь?
–..если бы не эта рука, Мари, наш ребенок остался бы сегодня без отца.
Мари вскрикнула, упала на колени, схватила руку Генриха и поцеловала.
— Хорошо, Мари, ты поступила правильно, — сказал Карл.
— А чем вы его отблагодарили, государь?
— Тем же.
Генрих с изумлением посмотрел на Карла.
— Когда-нибудь, Анрио, ты поймешь, что я хочу сказать. А покуда — иди взгляни!
Карл подошел к кроватке, в которой безмятежно спал ребенок.
— Да, — сказал король, — если бы этот великан спал в Лувре, а не здесь, на улице Бар, многое было бы иначе и сейчас, а возможно, и в будущем[49].
— Государь, не сердитесь на меня, — заметила Мари, — но я рада, что он спит здесь; здесь ему спокойнее.
— Ну и дадим ему спать спокойно. Хорошо спится, когда не видишь снов! — сказал король.
— Пойдемте, государь? — спросила Мари, указывая рукой на дверь в другую комнату.
— Да, Мари, ты права, — ответил Карл, — будем ужинать.
— Мой любимый, — сказала Мари, — вы ведь попросите вашего брата-короля извинить меня, да. Карл?
— За что?
— За то, что я отпустила наших слуг. Дело в том, государь, — обратилась она к королю Наваррскому, — что Карл любит, чтобы за столом ему прислуживала только я.
— Охотно верю, — ответил Генрих.
Мужчины прошли в столовую, а заботливая и беспокойная мать укрыла теплым одеяльцем малютку Карла, который спал крепким детским сном, вызывавшим зависть у его отца, и не проснулся.
Укрыв мальчика, Мари присоединилась к гостям.
— Здесь только два прибора! — сказал король.
— Позвольте мне прислуживать вашим величествам, — ответила Мари.
— Вот видишь, Анрио, ты принес мне несчастье! — сказал Карл.
— Как так, государь?
— Ты не понимаешь?
— Простите, Карл, простите!
— Прощаю, садись рядом со мной — здесь, между нами.
— Хорошо, — ответила Мари.
Она принесла еще один прибор, села между двумя королями и принялась их угощать.
— Скажи, Анрио, — заговорил Карл, — ведь хорошо, когда у тебя есть такое место в мире, где ты можешь есть и пить спокойно, не заставляя кого-нибудь другого сначала пробовать вино и мясо?
— Государь, — сказал Генрих, улыбаясь и отвечая этой улыбкой на вечное беспокойство своего духа, — поверьте, что я, как никто, способен оценить такое счастье.
— А чтобы мы продолжали чувствовать себя счастливыми, поговори с ней о чем-нибудь хорошем, Анрио, — не надо ей вмешиваться в политику, а главное, не надо ей знакомиться с моей матерью.
— Да, королева Екатерина так горячо любит ваше величество, что может приревновать вас к другой любви, — ответил Генрих, найдя ловкую увертку и, таким образом, ускользнув от опасной откровенности короля.
— Мари, — сказал король, — рекомендую тебе самого хитрого и самого умного человека, какого я когда-либо знал. При дворе — а этим много сказано — он обвел вокруг пальца всех; один я, быть может, ясно вижу — не скажу, то, что у него на душе, но то, что у него на уме.
— Государь, — ответил Генрих, — меня огорчает, что вы сильно преувеличиваете одно и подозрительно относитесь к другому.
— Я ничего не преувеличиваю, Анрио, — сказал король. — Впрочем, когда-нибудь тебя поймут. Король обратился к Мари:
— Он восхитительно составляет анаграммы. Попроси его составить анаграмму из твоего имени, — ручаюсь, что он ее сделает.
— Что же можно найти в имени такой простой девушки, как я? Какую приятную мысль можно извлечь из сочетания букв, которыми случай написал: Мари Туше?
— Государь, сделать анаграмму из этого имени легко, в том, чтобы ее составить, большой заслуги нет, — сказал Генрих.
— Ага! Уже готово! — сказал Карл. — Видишь, Мари? Генрих вынул из кармана записные таблички, вырвал один листок и под именем:
Marie Touche[50]t написал:
Je charme tout[51].
Затем он протянул листок молодой женщине.
— Я глазам своим не верю! — воскликнула Мари.
— Что же он написал? — спросил Карл.
— Государь, я не решаюсь произнести это вслух.
— Государь, — заговорил Генрих, — если в имени Marie Touchet заменить букву «i» буквой «j», как это часто делают, то получится буква в букву: Je charme tout.
— Верно, буква в букву! — воскликнул Карл. — Слушай, Мари, я хочу, чтобы это стало твоим девизом! Никогда ни один девиз не был так заслужен. Спасибо, Анрио! Мари, я подарю тебе этот девиз, составленный из бриллиантов.
