— Без комплиментов, мадемуазель.
— Пусть будет по-вашему! — согласилась Фульмен.
— Мадемуазель, — продолжала мстительница, — мой визит не должен удивлять вас.
— Это… смотря по обстоятельствам.
— Мы уже много раз встречались и, мне кажется, всегда враждебно.
— Возможно…
— Вы любите Армана.
— А вы его ненавидите.
— Может быть… Вы старались всячески заставить его забыть меня.
— Это мое право и долг.
— Допустим, но прежде чем объяснить вам причину моего присутствия здесь, позвольте мне вкратце напомнить вам то, что было.
— Я слушаю вас.
— Помните нашу первую встречу?
— В Нормандии.
— Да, в замке де Рювиньи, у постели умирающего капитана Лемблена.
— Помню.
— Вы, вероятно, также помните, что я тогда указала вам на Армана и сказала: «Если вы любите этого молодого человека, сударыня, если вы действительно любите его, увезите его подальше отсюда и устройте так, чтобы он никогда не попадался на моем пути». Я сказала вам это, не правда ли?
— Да.
— Но, — продолжала Дама в черной перчатке, — Арман преследует меня повсюду, везде он встречается на моей дороге.
— Увы! — вздохнула Фульмен.
— Вы знаете, что произошло в Бадене, и как, для того чтобы спасти ему жизнь, которая тогда была в моих руках и которую я мановением руки могла уничтожить, вы принуждены были дать мне клятву некоторое время служить моему личному делу. Разве я не сказала вам тогда: «Я хочу быть в последний раз милосердной. Если Арман перестанет преследовать меня в Париже, если, вернувшись туда, я смогу оттолкнуть его от себя презрением, то моя месть не будет более тяготеть над ним».
— Да, вы говорили это.
— Ну и что же? Разве моя вина, если роковая любовь, которую ко мне питает этот молодой безумец, вечно толкает его на мой путь? — спросила молодая женщина, звонко рассмеявшись. — Разве моя вина, если судьба захотела, чтобы человек, убивший моего мужа, имел только одно уязвимое место — своего сына?
Фульмен почувствовала, что дрожь пробежала у нее по телу и кровь застыла в ее жилах.
— Нет, — продолжала Дама в черной перчатке, — нельзя спорить против очевидности: судьба хочет, чтобы Арман погиб.
Фульмен выпрямилась, надменная, грозная, как львица пустыни.
— Но ведь я здесь! — вскричала она. — И не связана с вами более клятвой.
— Я это знаю, знаю даже и то, что вы приготовились к борьбе. Я знаю, что вы пытались избавить от моей мести г-на де Флар-Монгори и его детей, чтобы иметь в своих руках заложников и купить таким образом пощаду и свободу тому, кого вы любите.
— Вы правы, — согласилась Фульмен.
— Но вы потерпели неудачу и, несмотря на вашу любовь к нему, проницательность и самоотверженность лорда…
Фульмен вздрогнула.
— Вам и это известно! — воскликнула она.
— Мне известно также, — продолжала мстительница, — что вы употребили последнее усилие, чтобы спасти Армана.
— Вот как! — воскликнула танцовщица, торжествующе улыбаясь. — Вы полагаете?
— Вчера вечером Армана похитили и увезли неизвестно куда… Он находится под охраной лорда Г. Лорд Г. скорее застрелит его, нежели позволит ему выйти.
— Вы не ошиблись, — пробормотала Фульмен, немного удивленная тем, что Дама в черной перчатке знает все эти подробности.
— Но все ваши предосторожности смешны, — сказала последняя, иронически улыбаясь.
— Вы полагаете?
— Они напоминают труд ребенка, строящего замок из карт. Достаточно малейшего дуновения ветра, чтобы все развалилось прахом.
— Это мы еще увидим! — надменно произнесла Фульмен.
— Я не знаю пока, куда вы увезли Армана, — продолжала мстительница, — но я узнаю это.
— Сомневаюсь.
— Я узнаю это от вас самой.
— Это порядком-таки самонадеянно, — пробормотала Фульмен ироническим тоном.
— Я стараюсь всегда подтверждать свои слова на деле, мадемуазель.
Маркиза холодно взглянула на танцовщицу.
— Слушайте! — сказала она. — Поговорим серьезно: вы любите Армана?
— До безумия.
— Ну, так, если бы вам предложили на выбор: или видеть его умирающим от удара шпаги, но так, как умирает честный человек, или видеть его живым, но опозоренным… Что бы вы выбрали для него?
— В моем выборе вы не можете сомневаться, — гордо сказала Фульмен. — Арман добр, у него рыцарская натура, и ничто не может покрыть его позором.
— Вы ошибаетесь…
— Нет, сударыня, Арман пользуется всеобщим уважением.
— Это правда, но если это уважение сменится когда-нибудь осуждением?
— Это мы еще посмотрим!
— Мадемуазель, — возразила Дама в черной перчатке, — вы забываете, что я могу завтра же отправить полковника Леона, его отца, на эшафот, как убийцу, как вора… и мне кажется, что бесчестие отца ложится пятном и на сына.
Фульмен глухо вскрикнула и растерянно взглянула на мстительницу.
— Теперь скажите мне, — насмешливо спросила Дама в черной перчатке, — куда вы его спрятали?
Холодный пот выступил на лбу у Фульмен, и сердце ее замерло.
Арман провел всю ночь и весь день в заключении, куда предательски завлек его Мориц Стефан; он спрашивал себя, уж не сделался ли он игрушкою бесконечно длящегося кошмара. Прошел день, потом наступила ночь, а освободитель все еще не являлся. Лорд Г. не показывался. Мориц Стефан, имя которого Арман неоднократно повторял, оставался невидимкой.
Только трое лакеев, которым было поручено стеречь и в то же время служить ему, входили каждый раз, когда он дергал за шнурок сонетки. И только.
Философ скоро привык бы к такому приятному плену, которому подвергся наш герой. Помещение его, хотя и небольшое, было роскошно и кокетливо обставлено; ему прислуживали несколько лакеев, в его распоряжении были пианино, книги, альбомы. Ему подавали тонкий завтрак и обед с прекрасным замороженным шампанским. Окна, правда, с решетками, выходили в большой сад, и он мог любоваться зеленой лужайкой, высокими деревьями и уголком голубого неба. Весь день стояла дивная погода. Но могло ли все это удовлетворить влюбленного, каким был Арман, всю ночь и весь день повторявшего себе, что любимая им женщина будет напрасно ждать его?
Сначала сын полковника принял все это за шутку, потом за мистификацию. Затем он сказал себе: невозможно, чтобы та и другая так долго продолжались. Но Арман заблуждался. В полночь камердинер пришел спросить его, не желает ли он лечь спать. Арман рассердился и заявил, что он хочет видеть лорда Г.
— Я не знаю, вернулся ли барин, — сказал на это лакей.
— Пойдите узнайте.
Лакей вышел, но через несколько минут вернулся.
— Милорд сейчас придет, — доложил он.
Действительно, минуты две спустя вошел лорд Г. Англичанин был по-прежнему спокоен, флегматичен, чуть-чуть улыбался, и суровое лицо его внушало к нему уважение.
