Сливовым Пудингом звали невысокого пони, немолодого и слегка раздавшегося в боках, но по-прежнему не утерявшего сверхъестественного инстинктивного умения оценить полет мяча и поставить Шасу так, чтобы тот смог нанести удар. У них с Шасой было удивительное взаимопонимание. Но, как и полагалось в его зрелом возрасте, Сливовый Пудинг становился чересчур осторожен. Ему больше не нравилось скакать во весь опор наперегонки, и он стал уклоняться от того, чтобы на полном скаку ставить свое мясистое плечо на пути у другого пони. Шаса видел, что на противоположном конце поля Макс Тюниссен выбрал своего черного жеребца – Немезиса[23]. На этом пони он на протяжении всех четырех дней турнира приводил в ужас команды соперников, играя на грани фола, но так искусно это скрывая, что судьям невозможно было призвать его к ответу; он запугал всех молодых игроков, которые теперь не решались вставать у него на пути; на тех, у кого хватило храбрости противостоять ему, Макс нападал с таким садистским рвением, что два или три человека пострадали. Маленький Табби Вермюлен из команды Трансвааля упал так неудачно, что сломал запястье и вывихнул плечо.
– Послушай, Эйбел, не стой столбом. Седлай Тигровую Акулу.
Тигровой Акулой звали молодого гнедого жеребца, который обучался всего год. Это было животное с головой как молот и необыкновенно сильными плечами; из-за них жеребец казался горбатым. Нрав у него был свирепый. Он без причины и повода лягался и кусался, иногда становился почти неуправляемым, агрессивным, казалось, наслаждался возможностью скакать галопом и никогда не уклонялся от жестких столкновений. В иных обстоятельствах Шаса выбрал бы Сливового Пудинга, но Макс оседлал Немезиса, и Шаса догадывался, что его ожидает.
В последние секунды последнего чаккера его клюшка треснула. Шаса размотал повязку на запястье, бросил ее на землю и направился к фургону за сменной, по дороге сказав своему второму номеру:
– Банти, надо двигаться быстрей. Не отставай, парень.
Шаса осекся: он понял, что говорит слишком поучительно, но главное – заметил, что на него смотрит полковник Блэйн Малкомс, капитан национальной сборной, а для него – полубог. Он подошел незаметно и сейчас стоял, прислонившись к заднему колесу фургона, скрестив ноги и сложив руки на груди: широкополая панама сдвинута на один глаз, на лице загадочная полуулыбка. Шаса был уверен, что за ней кроется осуждение, и постарался скрыть собственную мрачность.
– Здравствуйте, сэр. Боюсь, нам слегка наваляли, – и он заставил себя печально и неубедительно улыбнуться. Чему бы ни учили в школе Бишопа, проигрывать Шасе нисколько не нравилось.
Блэйн не только не осуждал досаду Шасы, он ей радовался. Воля к победе – важнейшее качество, и не только в поло. Он не был уверен, что Шаса Кортни обладает этим качеством; для юноши его лет он очень умело скрывал свои чувства. Старшим он демонстрировал красивое вежливое лицо, был предупредителен, вел себя со старомодной церемонностью, вбитой матерью и школой, но раскусить его было невозможно.
Однако в последние четыре дня Блэйн внимательно наблюдал за ним. Он видел, что Шаса прирожденный наездник, что у него замечательный глазомер, подвижное гибкое запястье, способное нанести мощный удар. Юноша был бесстрашен и полон энергии, что часто приводило к штрафам за пересечение линии и опасную игру. Но Блэйн знал, что опыт поможет скрыть жесткую игру и меньше привлекать внимание судей.
К игроку международного класса предъявлялись и другие требования: большая выносливость – она приходила с возрастом, – поглощенность игрой и опыт. Последнее требование было настолько важно, что игрок достигал вершин карьеры в сорок лет или даже позже. Блэйн только сейчас приобрел нужную форму и знал, что может сохранить ее лет на десять.
Шаса Кортни подавал большие надежды, а теперь Блэйн увидел в нем волю к победе и спортивную злость при мысли о поражении. Он улыбнулся, вспомнив, как сам в возрасте Шасы ответил на слова отца «Блэйн, ты должен научиться проигрывать». Тогда Блэйн с высоты своих шестнадцати лет заявил: «Да, сэр, но я вообще не собираюсь проигрывать».
Блэйн подавил улыбку и негромко сказал:
– Шаса, мы можем немного поговорить?
– Конечно, сэр.
Шаса торопливо подошел, уважительно сняв свой шлем.
– Шаса, ты позволяешь Максу злить тебя, – тихо заговорил Блэйн. – До сих пор ты не пользовался головой. В первые четыре чаккера ты удерживался на уровне четырех голов, но в последнем Макс забил пять.
– Да, сэр.
Шаса опять незаметно для себя нахмурился.
– Думай, парень. Что изменилось?
Шаса покачал головой и вдруг заморгал: он понял.
– Он заманивает меня на свою правую сторону.
– Верно, – кивнул Блэйн. – Он тянет тебя на свою сильную сторону. Все эти пять дней никто не нападал на него с другой стороны. Поменяйся местами с Банти и подходи к Максу с ближней стороны. Круто разворачивайся и бей – один раз. Что-то подсказывает мне, что молодому Максу не понравится собственный прием. Думаю, одного раза хватит. Никто еще не видел потрохов мастера Тюниссена. Моя догадка – кишка у него тонка! Он струсит.
– Вы хотите сказать… сыграть нечестно?
Шаса удивленно смотрел на полковника. Всю жизнь его учили вести себя в игре по-джентльменски. Он впервые получал такой совет.
– Забудь! – Блэйн подмигнул ему. – Мы просто поучимся достойно проигрывать, верно?
С первых минут знакомства, когда Сантэн представила ему сына, между ними возникло своеобразное понимание. Конечно, репутация облегчила Блэйну задачу; Шаса уважал его и восхищался им еще до того, как они познакомились, а благодаря опыту офицера и политика, умению подчинять других своей воле Блэйну нетрудно было использовать свои преимущества, особенно с неопытным и доверчивым мальчиком.
К тому же Блэйн искренне и сильно хотел, чтобы между ними сложились хорошие отношения. Не только потому, что Шаса был сыном женщины, которую он любил, но и потому что мальчик, привлекательный и обаятельный, был умен и проявил себя бесстрашным и преданным – и потому, что Блэйн знал: у него нет и никогда не будет собственного сына.
– Не отходи от него и играй с ним так, как он играет с тобой, – закончил он совет, и Шаса улыбнулся. Лицо его сияло от удовольствия и решимости.
– Спасибо, сэр.
Он надел шлем и отошел с клюшкой через плечо; белые брюки были выпачканы смазкой от седла, а между плечами ярко-желтой рубашки-джерси засох пот, превратившийся в соленые белые кристаллы.
– Банти, меняемся местами, – сказал Шаса, и когда Эйбел привел Тигровую Акулу, Шаса легонько хлопнул его по плечу. – Ты прав, старый ворчун, я сам проверил подпругу. – Он снова стал это делать, напоказ, и, когда Шаса взглянул на него, нагнувшись к пряжке подпруги, Эйбел радостно улыбнулся и сказал: – Теперь не сможешь меня обвинить.
