Юноша глубоко задумался и не заметил, как в библиотеку вошел Иван Перфильевич. Бесконечно добрым взглядом старый мастер какое-то время издали смотрел на печальную фигуру склоненного юноши. Потом тихо подошел и положил руку ему на плечо. Князь Кориат вздрогнул и поднял на старика глаза.
– Не печальтесь и не задумывайтесь, юный друг, – сказал Елагин ласково. – Испытание, через которое вы прошли, – только мимолетная буря юности. Вы ошиблись. Но юности свойственно ошибаться. Она неопытна. Можно ли строго взыскивать с нее? Опытная в ухищрениях и притворстве интриганка, красавица, искусная в притираньях, в возбудительных и необычайных нарядах, красота, подобная розе, достигшей высшего расцвета, лепестки ее развернулись – они вот-вот осыплются, тем пленительнее пока. Странно ли, что эта многоопытная Цирцея покорила такого юношу, как вы, князь, и вынудила его нарушить аскетические обеты? Да и во имя чего, спрашивается, их соблюдать? Ради придуманного почтенным немцем Штарком тамплиерства, усохший корень которого утвержден в его собственном воображении и теряется в табачных облаках у камина, во время метафизических рассуждений?
– Как! – вскричал пораженный князь. – Как! Разве тамплиерство, обеты которого я хранил как священные, не имеет живой связи с воителями и защитниками Гроба Господня и с древними грифонами – варяжскими рыцарями византийских императоров? И разве высочайшие степени тамплиерства не переходят в розенкрейцерские градусы, которые в XVII веке основал великий мистик Андреа?
Иван Перфильевич снисходительно улыбнулся.
– Так и это ложь! – всплеснув руками, воскликнул юноша. – И это! Во что я верил! Что так любил! Мой наставник, друг моего покойного отца обманул меня столь ужасно, столь жестоко!
– Да, но благодаря этому девственные силы ваши, милый князь, до совершеннолетия вашего целыми сохранены; а теперь мы вас женим на прекрасной и разумной каменщице. Что касается Калиостерши, то быль молодцу не укор!
– Не хочу вашей каменщицы. Мне ненавистны женщины. Мне все противно. Я поднял покрывало Изиды. Я видел тайну ее ничтожества. Но зачем, зачем… О, золотые сны мои! – восклицал юноша в отчаянии.
– Все возродится, все возвратится вновь! – ласково говорил Елагин.
– Но нет, не все мечта. Не все бред и сумасшествие, – произнес, воспрянув духом, князь Кориат. – Было видение! Было откровение иных миров! И остался залог, таинственное свидетельство! Оно здесь, – ударяя себя в грудь, говорил восторженно князь.
– Залог? Удостоверение иных миров? Что это такое? – недоверчиво сказал Иван Перфильевич. – Ой, не из Калиострова ли он реквизита? Обжегшись на молочке, станешь дуть и на воду.
– Я вам сейчас покажу, – сказал князь. Он расстегнул камзол и достал из подшитого полотняного кармана черную тафтяную розу.
– Это я получил от видения Покрытой богини, явившейся мне вот в этой самой библиотеке! – сказал он. – Когда богиня Саиса исчезла, роза осталась на полу.
Иван Перфильевич взял ее, повертел в руках и вдруг весь багрово покраснел.
– Милый юноша, – сказал он, низко склонив седую голову, – эта роза не из иного мира; принесена она была сюда не Покрытой богиней Саиса, но земной, увы, слишком земной женщиной! Эта черная тафтяная роза – одна из тех, что украшали корсаж певицы Габриэлли в то утро, когда у меня заболела нога после фокусов шарлатана! Габриэлли, будучи в сильнейшем возбуждении, проходя через библиотеку в мой кабинет, видно, обронила эту мертвую имитацию царицы цветов, и вот откуда сей таинственный залог!
– Габриэлли! Роза Габриэлли! – прошептал князь Кориат, совершенно разочарованный. Последняя его мечта погибла.
Елагин стал объяснять, что все эти блуждания, миражи и обманы произошли от фантастических, ложных систем, проникших в Россию с Запада, в которых внутренние символы нравственного храма добродетели превращены во внешние грубые обряды с мантиями, коврами, гробами и еще не знаю с чем. Они воспаляют воображение, будят тщеславие и губят все! Но эти внешние системы скрывают в себе еще и тайную политическую цель. Такова оказалась и Калиострова система египетского масонства. Присланный от Сен-Жермена, бывший иезуит, а ныне столь же ложный масон, Калиостро имел целью нравственный союз добродетельных людей превратить в заговор, направленный против священной особы монархини. Но по единому слову магика на аудиенции в китайской пагоде Нарышкинской дачи «Левенталь» премудрая царица его хитрость разгадала и поручила разведать Степану Ивановичу. Показания полковника Бауера имели особенную цену. И вот, не делая огласки, супругов Калиостро, зашив в кибитку, отправили по первопутку через Митаву из пределов российских. Но это испытание послано Великим Архитектором Вселенной лишь с тем, чтобы истинное свободное каменщичество уже не на песке тщеславных обрядов и ложной мистике основывалось, но на краеугольном камне веры, надежды и любви, благотворительности, праведности, облегчения цепей рабов, законов гражданства и общежития, просвещения…
Елагин говорил еще долго и складно. Но князь Кориат был не в силах внимать его словам. Посреди речи наместного мастера он вскочил и убежал к себе на антресоли, чтобы втайне выплакать слезы своего юного разбитого сердца.
ГЛАВА XCIII
Вместо эпилога
В Малом Эрмитаже играли в карты – государыня, «бриллиантовый» князь Куракин, великая княгиня Мария Федоровна и фаворит Зубов. Тут же наблюдал за игрой граф Воронцов, только что приехавший из Лондона. Как всегда, здесь беседа в высочайшем присутствии шла самая непринужденная. Между играми речь зашла о великих событиях, ниспровергших трон Людовика XVI и превративших Париж, когда-то убежище искусств и утонченных мод, в котел, постоянно кипящий кровавой смутой. Воронцов, однако, выражал надежду на быстрое умиротворение ввиду постигшей Робеспьера и других из «бешеных» злой участи.
– А какие надежды подавал безоблачный рассвет царствования несчастного Людовика! – сказала, вздохнув, великая княгиня Мария Федоровна.
– Не меньшие надежды подавали и первые шаги революции! – сказал Воронцов. – Лучшие люди Франции, желавшие необходимейших реформ своему отечеству, никогда не предполагали, что стоят перед бурей, которая свергнет их в бездну.
– Однако даже пятнадцать лет тому назад, когда все в Европе казалось прочным и долговечным, – возразил «бриллиантовый» князь Куракин, – были люди, которые предсказывали близкие перемены.
– Кто же это? – спросил фаворит Зубов.
– А хотя бы умерший в нынешнем году в крепости святого Ангела в Риме Калиостро. Я живо помню герметические фокусы его в 1779 году, когда он, нужно правду сказать, девять месяцев вместе с графиней Серафимой ди Санта-Кроче морочил весь Петербург.
