Если английский король и заметил, что раввину тяжело так долго стоять, то виду не подал. Рыжеволосый юноша, облаченный сегодня в пурпурную шелковую хламиду и плащ цвета пламени, с высокомерной улыбкой смотрел на Маймонида, и последний жалел, что не смог нарушить клятвы «не навреди». Каждую минуту с тех пор, как этот вздорный мальчишка захватил Мириам, раввин задавался вопросом: почему на него наслали проклятие и именно он должен был спасти жизнь Ричарда? Получив известие об ужасных трагедиях при Акре и Арсуфе, ежедневно слыша о зверствах франков по отношению к простым крестьянам, Маймонид чувствовал, что лично в ответе за страдания каждого, кто пал жертвой этой войны.
Казалось, король не испытывал никаких неудобств, сидя в глубоком, обтянутом кожей кресле наместника. Рядом с ним стояла его обычная свита: насупленные советники, включая и дьявола со шрамом, которого, насколько помнил Маймонид, звали Конрад. Но нигде не было видно рыцаря, которого раввин даже начал уважать. Скорее всего, сэр Уильям поехал в разведку, чтобы участвовать в набеге, во время одного из которых франки и захватили его несчастную племянницу. Или, вероятнее всего, погиб во время сражения и похоронен в неизвестной могиле на побережье. Раввин надеялся, что ошибается. Смерть Уильяма — огромная потеря для благородных людей по обе стороны конфликта. Без голоса разума, способного их остановить, франки, несомненно, пустятся во все тяжкие грехи, на которые способны их черные сердца.
Позолоченная дверь распахнулась, и все грустные мысли вылетели из головы, когда он увидел Мириам. Ее сопровождали двое долговязых бледных солдат, и Маймонид заметил, что на ней необычный голубой халат, расшитый белым кружевом, — вероятно, по европейской моде. По крайней мере, Ричард счел целесообразным оставить ей одежду, хотя раввин содрогался при мысли о том, что он мог попросить у Мириам взамен.
Племянница вырвалась из удерживающих ее рук стражей и бросилась в объятия Маймонида. Он крепко прижал девушку к своей груди, не желая больше отпускать ее от себя ни на секунду. На мгновение он забыл о войне и ужасающей трагедии, которая разворачивалась повсюду. Мириам жива, и, похоже, с ней хорошо обращаются. Между тем Маймонид знал, что некоторые виды насилия не оставляют видимых шрамов.
— Тебя обижали? — Его голос прозвучал странно, и старик понял: это все из-за сдерживаемых слез, которые комом стояли в горле.
Мириам взглянула на своих захватчиков, а потом неестественно улыбнулась — и Маймонид тут же понял: она скажет неправду.
— Король и его воины — хорошо воспитанные и порядочные люди.
Маймонид заметил глумливую усмешку на лице Ричарда и решил, что с него довольно вежливого притворства.
— Надо же, какая разительная перемена, — сказал раввин.
Король запрокинул голову и от души расхохотался.
— Вижу, ты не перестал язвить, добрый лекарь, — произнес Ричард. — Надеюсь, ты станешь одним из придворных врачей в моем новом штабе в Иерусалиме.
Маймонид почувствовал, как холодные иглы пронзают его сердце. Придворные Ричарда широко улыбались, слушая эти уверенные заявления. Все, за исключением Конрада, чье лицо становилось все мрачнее и злораднее (если такое возможно вообще) от бахвальства Ричарда. М-да. Вероятно, в рядах крестоносцев нет уже такого единства, как все полагают.
— Этому не бывать никогда. — Маймонид хотел, чтобы аудиенция закончилась как можно скорее и он мог покинуть этот презренный замок и отвезти свою племянницу в безопасное место.
— Какая жалость! — воскликнул Ричард, манерно пожав плечами. — Что ж, как видишь, твоя племянница жива и здорова. Можешь доложить своему господину о ее целости и сохранности. Я могу еще чем-то помочь тебе?
Маймонид почувствовал, как внутри закипает злость и растет потрясение: Ричард говорит так, как будто не намерен освобождать Мириам. Раввин приехал в самую глубь вражеской территории не шутки шутить.
— Султан хочет знать, какова сумма выкупа, — сказал он. Маймонида наделили полномочиями соглашаться на выкуп вплоть до пятнадцати тысяч золотых динаров — небывалая сумма, намного превосходящая выкуп, который платили франки за освобождение своих родных во время первого завоевания Иерусалима Саладином. И Саладин заплатит из собственного кармана, а не станет запускать руку в уже истощившуюся казну. Готовность султана расстаться с собственными сокровищами способствовала восстановлению, в глазах раввина, утраченной к этому человеку привязанности.
Ричард откинулся в кресле и сцепил пальцы, даже не предполагая, что подражает жесту своего врага, когда тот пребывает в глубоких раздумьях. Однако в жесте Ричарда была скорее снисходительность, а не серьезные раздумья.
— Все предельно просто, — ответил король, блеснув зубами в плотоядной улыбке. — Если Саладин сдаст Иерусалим, я отпущу девушку.
Маймонид побагровел от гнева, услышав слова наглого юнца. Мириам безучастно стояла рядом, как будто и не надеялась, что ее сразу отпустят.
— Как ты можешь? Она выхаживала тебя, когда ты лежал при смерти!
Улыбка Ричарда тут же погасла, лицо стало суровым.
— Именно поэтому она здесь почётная гостья, а не покоится в песках Негев.
Мириам успокаивающе положила руку на плечо дяди. Маймонид заметил в ее глазах предостережение и понял, что если он зайдет слишком далеко за границы дозволенного с этим опасным и вспыльчивым юнцом, то достанется не только Мириам, но и ее пожилому родственнику. Однако Маймонид, снедаемый разочарованием и горечью поражения, не смог удержаться от последней опрометчивой колкости.
— История запомнит тебя тираном, Ричард Аквитанский, — заявил старик.
В кабинете наместника повисла гробовая тишина. Придворные в ужасе смотрели друг на друга. Никто и никогда не позволял себе разговаривать с королем в подобном тоне. А тут какой-то еврей! Ричард подался вперед, и на мгновение Маймониду показалось, что он вот-вот прикажет казнить дерзкого лекаря.
И затем, словно в подтверждение собственного безумия, Маймонид услышал, как король, рассмеявшись, сказал:
— Все зависит от того, кто пишет эту историю, ребе.
* * *
Маймонид уже был на полпути к Иерусалиму, когда обнаружил в кармане халата записку от Мириам. На рваном куске льняного полотна странными коричневыми чернилами, пахнувшими чечевицей, она накарябала послание. Это было стихотворение, адресованное Саладину. И хотя слова не имели для Маймонида никакого смысла, его неожиданно, пока он читал, посетило странное чувство, что ход войны — ход всей истории — вот-вот изменится.
