Папа засмеялся.
— Остроумно сказано, но свой запрет я наложил всерьез, capitano. Потому что, да будет тебе известно, capitano, молодой граф Гамбарини полностью покорился моей власти и моей воле, письменно подтвердил, что, если я признаю его правителем Страмбы, он отречется от пути сопротивления и подлости, на который вступил герцог Танкред, и этим торжественным провозглашением покорности и смирения получил мое высочайшее прощение. Ибо в конце концов род Гамбарини — старинный род, представители которого славно прошли через всю историю Италии.
— Джованни Гамбарини предаст вас, — сказал Петр и стиснул зубы, чтобы побороть ярость и горькое чувство обиды.
— Не предаст, capitano, ибо твоей задачей будет помешать ему в этом. — Папа отпил еще глоток и продолжал: — Ты даже не удивляешься, к чему и зачем я уже четыре раза, обращаясь к тебе, величаю тебя титулом capitano?
— Не удивляюсь, потому что привык к этому, — хмуро сказал Петр. — Покойный герцог Танкред тоже ни с того ни с сего одарил меня титулом, которого я не носил, называя маркграфом.
— Этот титул действительно не мог быть твоим, ибо герцог не имел права тебе его присваивать, — сказал папа. — Зато я имею право тебя называть как только мне заблагорассудится, пригожий юноша. Я предоставлю тебе должность capitano di giustizia, которую герцог Танкред незаконно упразднил, должность моего доверенного лица и уполномоченного, посредника между троном герцога и троном Моего Святейшества, а это значит, что действительным владыкой Страмбы будешь ты, разумеется, до тех пор, пока не воспротивишься моей воле. Ты ненавидишь молодого графа Гамбарини, и это меня вполне устраивает, потому что чем больше ты его ненавидишь, тем сильнее будешь прижимать его к стенке. То, что вовсе не ты покарал герцога Танкреда смертью, столь для меня желанной, не имеет значения, ибо я, как твой высочайший повелитель, приказываю тебе об этом не распространяться и охранять то, во что мой народ верит и что ему было показано в виде живой картины на моей аллегорической колеснице. Вот так я решил и так обошел затруднения, возникшие из-за твоей правдивости. Каковы же были твои планы, capitano, ради чего ты приехал в Рим? Что тебе здесь, кроме инкассации аккредитива, было нужно?
— Я хотел похитить принцессу Изотту и сделать ее своей женой, — сказал Петр, — а потом, соединившись брачными узами с последней представительницей рода д'Альбула, намеревался захватить Страмбу и наказать Джованни Гамбарини.
— Захватить Страмбу? — удивился папа. — Откуда же ты собирался взять войско?
— У меня есть три человека из страмбского гарнизона, один капитан и два солдата, — ответил Петр. — Это не безумие, Ваше Святейшество. Я убежден, что для смелых и решительных не существует никаких преград, никаких ворот. Трою захватили несколько отважных мужей. Хананейский город Сихем захватили двое сыновей Иакова: Симеон и Левий. Вся моя жизнь, Ваше Святейшество, связана со Страмбой. Я не отрекусь ни от Страмбы, ни от принцессы Изотты.
— Страмбу тебе не нужно завоевывать, capitano, — сказал папа. — Страмба сама, по высочайшему повелению Моего Святейшества, под звуки фанфар и возгласы приветствий распахнет перед тобой ворота, а Джованни Гамбарини, пусть даже скрепя сердце, но покорится мощи твоего нового титула; а что касается маленькой Изотты…
Папа, улыбаясь, дернул два раза звоночек. Двери немедленно отворились, и клирик Римского орла, строгий, сдержанный, еле приметно наклонив голову, чем он удостаивал людей более низкого, чем он сам, положения, ввел принцессу Изотту. Она была в сером монашеском облачении, ее руки были скрещены на груди, а гордая головка опущена.
— Ну, Изотта, — весело произнес папа, — молодого человека, который ныне раскачивается на мосту Сант-Анджело, ты не знала, но этого счастливого стройного юношу, который мне очень понравился, я надеюсь, ты знаешь?
Изотта, стоявшая в профиль к Петру, не спеша повернулась и посмотрела на него пустыми, словно незрячими глазами.
— Нет, этого молодого человека я тоже не знаю, — сказала она, — и не встречала его раньше.
Она пожала плечами и вскинула голову, словно желая сказать: «Я понимаю, вам хочется, чтобы я его узнала, но я его не знаю, назло вот, назло, назло не знаю».
Некоторое время папа удивленно молчал, а потом спросил:
— Ты не ошибаешься ли, дочь моя? Хорошо ли ты видишь?
— Я вижу настолько хорошо, — ответила Изотта, — что могу с уверенностью повторить: этого молодого человека я не знаю совсем.
— Но этот юноша, — возразил папа, — за время краткой аудиенции, полученной у Моего Святейшества, привел множество убедительных подробностей из своей жизни, и это абсолютно исключает всякую возможность сомневаться: он тот, за кого себя выдает, то есть Петр Кукань из Кукани, или он сам дьявол.
— Он и на самом деле дьявол, Ваше Святейшество, — сказала Изотта.
— Откуда это тебе известно, если ты его никогда не видела?
— Я говорю о настоящем Петре из Кукани, который при нашем дворе получил смешную должность — arbiter linguae latinae и rhetoricae. Его я знала хорошо, но этого молодого синьора, повторяю последний раз, сегодня вижу впервые.
Изотта даже топнула ножкой, невидимой под ее длинной ниспадающей власяницей.
Папа начал медленно краснеть и пришел в ярость.
— А что же ты, — обрушился он на Петра, который до сих пор тихо стоял и улыбался, — почему не защищаешься? Может, ты не понимаешь, что для тебя значит ответ Изотты?
— Смерть, Ваше Святейшество, — ответил Петр. — Но ничего не поделаешь! Я употребил столько усилий, доказывая, кто я, что меня это уже утомило. Раз она меня не знает, ничего не поделаешь. Не знает так не знает.
— Не знаю, — подтвердила Изотта, безучастно уставившись в потолок.
Папа хитро прищурил заспанные глазки.
— А ты с ней знаком, mi fill?
— Конечно, — сказал Петр. — Это Изотта, дочь покойного герцога Танкреда д'Альбула из Страмбы.
— Уверен ли ты в этом?
— Абсолютно!
— Не пришло ли тебе в голову, что я мог пригласить сюда девушку совсем чужую, назвав ее Изоттой, и подвергнуть тебя последнему испытанию?
— Пришло, я даже ждал чего-либо подобного, — сказал Петр, — но Ваше Святейшество этого не сделали. Эта девушка на самом деле Изотта, та Изотта, с которой я на придворном балу в страмбском дворце танцевал сальтареллу и сразу же после первых фигур танца признался ей в любви, и продолжал твердить об этом в Зале тысячи шумов, куда я, с позволения ее родителей, Изотту сопровождал.
Изотта покраснела.
— Прошу вас, Святой отец, оградить меня от таких бесстыдных, моему положению и одеянию не приличествующих, да к тому же и лживых уверений.
