Держа в руках серебряный кубок, Шаса закончил благодарственную речь особенным заверением:
– И наконец, леди и джентльмены, вы могли бы подумать, что «пасс-мот» вел Джок Мерфи. Но это не так. Он даже не притрагивался к приборам – верно? – Он взглянул на своего лысого инструктора, и тот утвердительно кивнул. – Вот! – рассмеялся Шаса. – Понимаете, я решил стать летчиком, как мой отец.
Сантэн не присоединилась к смеху и аплодисментам.
* * *
Так же неожиданно, как приехали и изменили жизнь Вельтевредена, сотни гостей исчезли, оставив только разбитый дерн на поле для гольфа, мусор, горы пустых бутылок из-под шампанского да груды грязного белья в прачечной. Сантэн вдруг полегчало. Ее последний картинный жест был сделан, последний снаряд из ее арсенала выпущен, и в субботу почтовый корабль, причаливший в Столовом заливе, принес приглашенного, но нежелательного гостя.
– Этот проклятый тип напоминает мне гробовщика в роли сборщика налогов, – ворчал сэр Гарри. Он отвел генерала Сматса в оружейную, которую, приезжая в Вельтевреден, всегда использовал как кабинет. Они погрузились в обсуждение биографии и до ланча не показывались.
Гость вышел к завтраку, когда Сантэн и Шаса вернулись со своей обычной утренней верховой прогулки, раскрасневшиеся и умирающие от голода. Когда они рука об руку вошли в столовую, смеясь очередной шутке Шасы, гость разглядывал клейма на серебряной посуде. Настроение сразу изменилось. Сантэн прикусила губу и посерьезнела, увидев посетителя.
– Позвольте представить моего сына, Майкла Шасу Кортни. Шаса, это мистер Дейвенпорт из Лондона.
– Здравствуйте, сэр. Добро пожаловать в Вельтевреден.
Дейвенпорт посмотрел на Шасу тем же оценивающим взглядом, каким разглядывал серебро.
– Это значит «всем довольный», – объяснил Шаса. – По-голландски, понимаете, Вельтевреден.
– Мистер Дейвенпорт – из фирмы «Сотби», Шаса, – заполнила неловкую паузу Сантэн. – Он приехал дать мне совет относительно кое-чего из старых картин и мебели.
– О, здорово! – воскликнул Шаса. – Видели, сэр? – Шаса указал на пейзаж над буфетом. – Любимая мамина картина. Написана в поместье, где она родилась. Морт-Омм под Аррасом.
Дейвенпорт поправил очки в стальной оправе и наклонился над буфетом, чтобы лучше взглянуть, при этом его солидный живот опустился на поднос с яичницей, отчего на его жилете расплылось жирное пятно.
– Написано в 1875 году, – с серьезным видом сказал он. – Его лучший период.
– Этого парня зовут Сислей, – с энтузиазмом подсказал Шаса. – Альфред Сислей. Он известный художник, правда, мама?
– Chеri, я думаю, мистер Дейвенпорт знает, кто такой Альфред Сислей.
Но Дейвенпорт не слушал.
– Можно получить пятьсот фунтов, – сказал он, достал из внутреннего кармана блокнот и сделал пометку. При этом с его волос просыпалось и осело на плечах темного пиджака облачко перхоти.
– Пятьсот фунтов? – недоверчиво переспросила Сантэн. – Я заплатила за нее гораздо дороже.
Она налила кофе – Сантэн никак не могла привыкнуть к обильным английским завтракам – и отнесла чашку во главу стола.
– Возможно, миссис Кортни. У нас на аукционе в прошлом месяце был гораздо лучший образец его работ, «L’Ecluse de Marly»[29]; мы назначили очень скромную начальную цену, но и ее не получили. Боюсь, сейчас конъюнктура выгодна для покупателя.
– О, не беспокойтесь, сэр. – Шаса вывалил на тарелку горкой яичницу и увенчал ее куском свежего хлеба. – Она не продается. Мама никогда ее не продаст, верно, мама?
Дейвенпорт не обратил на него внимания и отнес свою тарелку на свободное место рядом с Сантэн.
– А вот Ван Гог в парадной гостиной – совсем другое дело, – сказал он, набрасываясь на копченого лосося с большим энтузиазмом, чем проявлял к чему-либо после своего прибытия. С набитым ртом он прочел по блокноту: – Зеленое и фиолетовое пшеничное поле; борозды направляют глаз к огромному шару восходящего солнца высоко на картине. – Он закрыл записную книжку. – В Америке даже при нынешнем состоянии рынка большая мода на Ван Гога. Конечно, не могу сказать, долго ли она продержится, сам я его не выношу, но я прикажу сфотографировать картину и разошлю снимки десятку наших самых важных клиентов в Соединенных Штатах. Думаю, за него можно выручить от четырех до пяти тысяч фунтов.
Шаса положил нож и вилку и переводил с Дейвенпорта на мать вопросительный и тревожный взгляд.
– Думаю, мы поговорим об этом позже, мистер Дейвенпорт, – торопливо вмешалась Сантэн. – Я отвела вам вторую половину дня. А сейчас давайте наслаждаться завтраком.
Трапеза прошла в молчании, но когда Шаса отодвинул тарелку, не доев, Сантэн встала вместе с ним.
– Куда ты, chеri?
– На конюшню. Кузнец меняет подковы у двух моих пони.
– Я с тобой.
Они пошли по тропе вдоль нижней стены Гугенотского виноградника, где росли лучшие сорта винограда, и обогнули старые помещения для рабов. Оба молчали. Шаса ждал, пока мать заговорит, а Сантэн не могла найти слов, чтобы объясниться. Конечно, осторожно рассказать о таком невозможно, она и так слишком затянула объяснение. И это сейчас еще больше затрудняло ее положение.
У входа в конюшенный двор она взяла сына за руку и повернула в сторону плантации.
– Этот человек, – начала она, замолчала, потом начала снова. – «Сотби» – крупнейший аукционный дом в мире. Он специализируется на произведениях искусства.
– Знаю, – снисходительно улыбнулся Шаса. – Я не такой уж невежда.
Она привела его к дубовой скамье у ручья. Хрустальная вода с журчанием выливалась из маленького каменного грота и с плеском падала к их ногам в выложенный кирпичом бассейн среди папоротников и поросших мхом камней. Форели размером и толщиной с предплечье Шасы с надеждой подплыли к ним, выставляя из воды носы.
– Шаса, chеri, он приехал, чтобы продать для нас Вельтевреден.
Сантэн сказала это четко и громко, и сразу вся невероятность происходящего обрушилась на нее, как валится дуб, и, дав наконец волю отчаянию, она сидела рядом с сыном, подавленная и молчаливая, чувствуя, как съеживается, уменьшается.
– Ты говоришь о картинах? – осторожно спросил Шаса.
– Не только о картинах, но и о мебели, о коврах и серебре. – Ей пришлось замолчать, чтобы перевести дух и справиться с дрожью губ. – Шато, поместье, пони – все.
Он смотрел на нее, не в силах понять. С четырех лет он жил в Вельтевредене – всю свою жизнь, какую помнил.
– Шаса, мы все потеряли. После ограбления я пыталась продержаться. Но не смогла. Все ушло. Мы продаем Вельтевреден, чтобы заплатить долги. Потом ничего не останется. – Голос ее дрогнул. Она коснулась губ, чтобы унять их дрожь, и только тогда продолжила: – Мы больше не богаты, Шаса. Все ушло. Мы разорены, совершенно разорены.
