– Капитан! – перекрывая звук выстрелов, заорал матрос, стоявший возле трубы. – поднимай команду! Вяжи иностранцев!
Но крик этот уже запоздал. Рыжий и Митька Быструхин первыми метнулись к борту, сошлись на кулачках, вырывая ружья у подчиненных Коллиса, а следом за ними с криком и руганью поднялась вся команда. Обезоруживали иностранцев и били их смертным боем. Люди Цезаря, за исключением двух раненых, были мертвы.
В несколько минут кончилась необычная и скоротечная схватка.
Выпорхнула на палубу, словно ее вынесло порывом ветра, Нина Дмитриевна. И голос ее, отрывистый и требовательный, звучал так, что все невольно ему подчинялись:
– Иван Степанович! Всех иностранцев в одну каюту, запереть, поставить часовых!
Иностранцев загнали в одну каюту, возле нее встал на караул Митька Быструхин с винтовкой, которую он держал на плече, как дубину, и Рыжий. Убитых сложили рядком на корме, закрыли широким рядном и остановились, недоуменно и ошарашенно оглядываясь вокруг, пытаясь понять: да что же случилось за столь короткое время и почему на палубе так много кровяных пятен?
– Нина Дмитриевна, а дальше чего делать будем? – спросил Дедюхин срывающимся голосом, – никак не мог старый капитан прийти в себя.
– Дальше, Иван Степанович, будем грузить дрова, – Нина Дмитриевна протянула руку и ласково погладила его по плечу: – Нам еще далеко плыть придется.
Не было печали, пришли черти – накачали.
Молча и понуро покидал Егорка постоялый двор, словно вылезал из-под теплого нагретого одеяла на колючий мороз. Нахохлившись, горбился в седле, даже по сторонам не глядел, упирая тоскующий взгляд в лохматую конскую гриву. Данила же, наоборот, был весел, держался орлом-молодцом, и Анну, которая шла рядом, ухватившись рукой за стремя, успокаивал:
– Мы скоро обернемся, туда-сюда и – дома. Ты за хозяйством приглядывай, не попускайся.
– Пригляжу, Данюшка, пригляжу. На сердце у меня неладно. Может, не ездить тебе? Скажись хворым.
– Да как можно! Хозяин попросил дело сделать, а я – хворый! Нет, так не годится, Анна, мы ему по гроб жизни обязаны. Отпускай стремя, иди домой. Иди…
Он наклонился, расцепил пальцы Анны, сведенные на стремени, и подстегнул плеткой коня, который сразу же взял убористой рысью. Назад Данила не оглядывался, не хотел рвать сердце, только крикнул Егорке, не поворачивая головы:
– Шибче скачи, не отставай!
И не увидел он, как Анна широко и размашисто крестила его вослед, а затем, безвольно уронив руку, тихо осела на землю и замерла, не отводя взгляда от Данилы, который уже пропадал из вида, скрываясь за высоким ельником. Егорка, встряхнувшись, тоже подстегнул своего коня и поскакал следом, неумело плюхаясь в седле тощим и легким телом.
Пыль из-под копыт вспорхнула летучей строчкой и быстро истаяла.
Узкая лесная дорога, прихотливо повиляв по ельнику, выкатилась на широкую елань, раздалась вширь и ровно выстелилась до самого края черневой тайги, где снова скукожилась и запетляла, огибая крепкие, могучие кедры. Данила коня не придерживал и гнал во весь мах, то и дело пуская в ход плетку. Желал он, чтобы в быстрой скачке выскочили из головы все тревожные мысли, которые донимали его и мучили, словно надоедливый гнус. Вот скачут они вдвоем с Егоркой, торопятся, а что их ждет через день-другой, какая вилюжина судьбы уготована – один Бог ведает. Скрыв от Анны истинную причину своего отъезда, Данила сказал, что Луканин передал через Окорокова распоряжение: добыть трех горных козлов, и чтобы обязательно они были с красивыми рогами. Гости у него важные прибывают, и требуется эти рога поднести в подарок. А горных козлов только на Кедровом кряже можно добыть, вот они с Егоркой, который будет ему помощником, и отправляются на охоту. Анна вроде бы и поверила, но пребывала в тревоге и говорила не раз, что ожидает беды. Теперь Данила жалел, что ее обманул. Правду надо было говорить, ведь Анна все равно изведется, мучиться будет, пока он не вернется.
А вернется ли?
И еще быстрее гнал Данила коня – только бы не думать и не загадывать, что случится и что там мерещится-блазнится впереди.
Впереди их уже ждали.
В условленном месте, о котором накануне отъезда сообщил Окороков, увидели они на кривой сосне белую тряпку – это был сигнал, что люди Окорокова уже здесь. Данила придержал коня, разгоряченного скачкой, огляделся вокруг – пусто. Подъехал Егорка, слез с седла и, раскорячив ноги, прошелся, жалуясь, как обиженный ребенок мамке:
– Всю задницу изувечил! Больно, спасу нет… Лучше на своих ногах топать!
– Подожди, – сердитым голосом успокоил его Данила, – еще натопаемся – до соплей.
– Это уж к бабке не ходи, – согласился Егорка, – пожалуй, еще и красными станут, сопли-то. А? Как думаешь, Данила?
Тот не отозвался, продолжая настороженно оглядываться.
Но вокруг по-прежнему никого не было. Только беспечные птички, скрываясь в верхушках деревьев, громко распевали веселые летние песенки. Данила стащил картуз, вытер потный лоб, еще раз огляделся и встревожился: все ли верно он понял из слов Окорокова? Ничего не перепутал?
– Да верно приехали, верно, не заблудились, – раздался голос Окорокова. Ближние густые елки раздвинулись, из них показался исправник и кивнул головой, указывая, чтобы следовали за ним.
Полоса молодого ельника опоясывала кругом небольшую полянку, затянутую густой, мягкой травой. На траве паслись расседланные лошади, лежали вьюки, мешки, и здесь же, вповалку, отдыхали казаки, те самые, которые недавно побывали на постоялом дворе и вчера, еще утром, уехали вместе с Окороковым. Недалеко, выходит, уехали.
Окороков подождал, когда Данила и Егорка со своими конями выберутся из ельника, коротко приказал казакам:
– Поднимайтесь. Прокопов, ко мне.
Невысокий рябой казак послушно и скоро подскочил к исправнику, вздернул голову вверх, и на тонкой шее у него обозначилась темно-синяя полоска, какая остается от петли у повешенных. Но казак был жив, глаза его смотрели бойко, и напоминал он всей своей повадкой шустрого жучка.
– Вот с этой минуты он ваш начальник, слушаться его без пререканий, – Окороков помолчал, в упор глядя на Данилу с Егоркой, и добавил: – Ты, Данила, помни, что я говорил. Главное – со староверами договориться. Проси, как хочешь, хоть на коленях перед ними ползай, обещай им все, что пожелают. Теперь езжайте.
Казачьи лошади были уже подседланы, сами же казаки, разделившись на две партии, молча прощались друг с другом.
Не прошло и минуты, как Прокопов первым покинул уютную поляну, следом за ним потянулись казаки и последними, замыкая жиденькую цепочку, Данила и Егорка. Оставшиеся во главе с Окороковым долго смотрели им вслед, а затем и сами вскочили в седла, тронули коней, направляясь в другую сторону.
