Возможно, уже тогда судьба похода была бы решена в большом морском сражении, однако вновь налетел ужасный шторм, предвидя который византийская эскадра успела спрятаться в бухте и ощетиниться огнеметными галерами, а русская оказалась в воле ураганного ветра. На сей раз княжеская флотилия понесла такие потери, что на берегу — без судов и лошадей, без продовольствия, а многие и без оружия, потому что в прибрежных водах каждый спасался, как мог, — оказалось около шести тысяч воинов. При этом воевода Вышата, который по приказу князя возглавил это плохо организованное и вооруженное воинство, уже и думать не мог о том, чтобы продолжать марш на Константинополь. Единственное спасение он видел в том, чтобы как можно скорее довести его до Дуная, до славянского Острова Русов.
— И где же теперь это воинство? — прервал Ярослав рассказ грека.
— Этого я пока не знаю. Как не знает и сам князь. Я послал небольшой отряд верных мне печенегов в сторону Днестра. Идти до Дуная по заднестровским степям они отказались, слишком опасно. Другое дело, что, может быть, хоть кто-то из воинов Владимира и Гаральда добрался до днестровских берегов.
— Выходит, что мой сын так и вернулся из этого бесславного похода, не приняв боя византийского флота? — высокомерно поинтересовался Ярослав.
— Император тоже рассчитывал, что жалкие остатки русской флотилии вернутся к Днепру без боя и славы, поэтому послал в погоню за ним двадцать четыре самые быстроходные, оснащенные огнеметами галеры. Погоня длилась довольно долго. Византийцы были убеждены, что теперь им остается только настичь русские галеры и потопить их. Но тут произошло то, чего они не ожидали. Викинги, а вслед за ними и русичи неожиданно развернули свои суда и начали буквально таранить греков, поражая их команды стрелами и копьями. Большую часть кораблей империи они потопили, а шесть взяли штурмом, захватив при этом большие трофеи и пленных. Во время боя на одной из таких галер они изрубили и византийского флотоводца. Так что на море победа все же осталась за вашим сыном, великий князь, — завершил свою походную хронику Визарий, которого, расчувствовавшись, Ярослав тут же наделил титулом боярина.
— Все-таки не посрамил он меня перед свадьбой дочери нашей, — со слезами на глазах обратился князь к Ингигерде. — Земли и рода своего древнего, княжеского, не посрамил.
Лишь со временем, от того же Визария, который успел побывать в Крыму и встретиться там с византийским послом, в княжеском дворце узнали, как сложилась судьба пешего воинства Вышаты. Добраться до Дуная конные легионы византийцев ему так и не позволили. Окружив русские полки в какой-то долине, греки часть изрубили, а часть взяли в плен. Причем, в отместку за высокомерие русичей, проявленное ими во время переговоров, император Мономах приказал провести восемь сотен пленных по улицам Константинополя как диковинных зверей. А спустя какое-то время все они были ослеплены — кто полностью, а кто — с выжиганием одного глаза.
Когда лихая весть о таком поругании над пленными дошла до стольного града, при княжеском дворе многие ожидали, что Ярослав взорвется гневом, соберет новую морскую и конную рать и пройдется по Византии огнем и мечом. Однако Ярослав сделал вид, что ничего особенного не произошло. Он помнил, что сама идея этого плохо подготовленного византийского похода возникла из пламени его имперских амбиций; что это он спровоцировал стольких своих воевод и прочих знатных людей на войну с великой державой, которая всячески проявляла перед миром свое дружелюбие к Руси. К тому же понтийский грек уже дал ему понять, что император Константин вновь ищет способы примирения и готов воспользоваться его, Визария, услугами как посредника.
Но самой обнадеживающей новостью стал намек императора через византийского посла в Крыму на то, что он готов выдать свою дочь за сына киевского князя, за Всеволода. В виде, так сказать, компенсации за все доставленные неприятности и во имя дальнейшей дружбы. Так стоило ли вновь тратить силы на подготовку нового византийского похода?
— Я прошу вас стать моей женой, княжна, — первое, что произнес Гаральд, как только увидел Елизавету на пире, устроенном великим князем в честь победы своего сына «в последней, — как он объявил, — войне Руси с Византией».
— Почему так вдруг, не удосужившись стряхнуть со своих одежд пыль военных странствий?..
— Официально я буду просить вашей руки завтра, в присутствии родителей, — невозмутимо объяснил конунг. — Но я хотел бы, чтобы у вас было время подумать.
— Да и просите так, словно и не просите вовсе, а повелеваете, — проворковала Елизавета. Но, увидев неподалеку Настаську, мгновенно сменила тон: — Впрочем, я ведь понимаю, что это не мы выбирали друг друга, а нас выбирали ангелы.
Намедни, во время очередных «девичьих пошептушек», Настаська так прямо и спросила княжну: с сердечной ли охотой та идет замуж за своего норманна? «Если бы ты спросила меня об этом до византийского похода, — сказала княжна, — то ответила бы, что страсть как истосковалась по нему. А теперь даже не знаю. Слишком взрослый он, слишком чужой и суровый». И тогда Настаська, дочь разорившегося купца, которая и сама когда-то принадлежала к сонму завидных невест, изрекла: «Сейчас ты, княжна, можешь обладать любым мужчиной, который тебе приглянется, но тогда ты не станешь королевой. Поэтому сначала стань королевой, а потом уже обладай любым мужчиной, который тебе приглянется».
— Нас избирали ангелы, это правда, — с любовным блеском в глазах подтвердил Гаральд, не ведавший о тайнах «девичьих пошептушек».
…Ну а те сотни несчастных ослепленных пленных… Они были освобождены лишь три года спустя, в то время, когда император Константин уже выдавал свою дочь, которая вошла в историю Руси под именем Мономаховна, замуж за князя Всеволода. Возвращение на родину этих блудных слепцов стало событием трагическим, заставившим задуматься над смыслом войны не только простой люд и княжеских воевод, но и летописцев.
Однако все это — в будущем, а пока что стольный град творил свое «веселие великое» по случаю венчания княжны Елизаветы Ярославны и норманнского конунга Гаральда.
Путешествие в Швецию оказалось намного приятнее, нежели Елизавета со страхом и сомнениями ожидала. Море выдалось на удивление спокойным; команда на их галере «Храбрый викинг» пила в меру и вела себя почти с аристократической чинностью, относясь к Елисифи, как подобает относиться к королеве, пусть даже пока еще не коронованной. К тому же время от времени суда приставали к северному берегу моря, вдоль которого они шли, устраивая конунгу и его молодой супруге поистине королевский отдых посреди приморских долин.
