Дон Фернандо остался глух к требованиям христиан. Он знал цену еврейскому народу и важную роль, которую тот играл в благосостоянии Испании. Именно евреи поддерживали займами короля в особо затруднительных случаях. К тому же, как откупщики, так и все другие люди, наиболее способные к управлению государственной казной, были представителями этой же религии. Абраам Старший, главный раввин Испании, его зять рабби Майи собирали подати со всей Кастилии, и король неоднократно обращался к ним за советом. Прошел слух о том, что король и королева, руководствуясь финансовыми соображениями и некоторой свойственной испанцам чувствительностью, в последний момент не согласятся на изгнание евреев. К этому добавляли, что будто бы синагоги объявили сбор среди своих прихожан, чтобы поднести королевской чете дар ценою в много тысяч золотых дукатов[32] в обмен на веротерпимость. Затем, несколько недель спустя, стали рассказывать, что великий инквизитор Торквемада ворвался в королевскую спальню с распятием в руке и сказал королю и королеве: «Бога продали за тридцать сребреников. Возьмите же и продайте его еще раз, ваши высочества».
И вручил им распятие.
Доктор Акоста не доверял этим россказням, ходившим в народе. Не таков был дон Фернандо, чтобы стерпеть такую дерзость, в особенности теперь, в полном расцвете сил. Как бы то ни было, королевская чета в конце концов подписала указ об изгнании евреев, и еврейские общины, потеряв всякую надежду, стали готовиться к переселению.
Более образованные евреи старались поддерживать бодрость своих единоверцев, ведя с ними беседы об этом всеобщем изгнании. Они любили землю, которая была для них родной в течение двадцати веков и в которой покоился прах многих поколений; но в то же время они верили, что еврейский народ ожидают в недалеком будущем великие события и что он найдет путь к новой земле обетованной, подобный пути, по которому шли их далекие предки, бежавшие из Египта, следуя за путеводным Моисеевым жезлом и священной торой.
Раввины сулили своей пастве всевозможные чудеса во время исхода из неблагодарной испанской земли. Море взметет вверх свои воды, подобно синим горам, чтобы они могли, не омочив ног, пройти по его ложу; с облаков посыплется манна небесная, чтобы питать их в пути; и лекарь Акоста, хорошо понимавший надежды этой легковерной и исступленной толпы, из лона которой вышли его предки, уже предчувствовал грядущие беды. Будучи в глубине души скептиком, он считал бесполезным жертвовать спокойствием или жизнью за какую-либо религиозную идею. Он скорбел о том, что испанские евреи покидают свои дома и вверяются неизвестному будущему, лишь бы избежать крещения, на которое пошли его собственные предки и многие другие евреи, патриархи многочисленных семейств обращенных.
Взирая на человечество с высоты, на которую вознесли его наука и размышления, Акоста находил, что распря между верой преследуемой и верой правящей не заслуживает столь тяжкой жертвы.
Известное уважение и даже, пожалуй, любовь к своему народу он испытывал только тогда, когда запирался в своей библиотеке. Там хранились рукописи более ста еврейских писателей, преимущественно испанцев, а также провансальцев, ученых, которые в течение семи или восьми веков служили человеческому познанию, храня мудрость древнего мира. Это были астрологи, медики, алхимики, математики, знатоки арабского, латинского и романских языков, терпеливо собравшие в своих книгах знания забытых греческих авторов, донесенные мусульманами до Испании, и науку самих мусульман.
Ученые, приезжавшие из Центральной Европы в Толедо и Кордову для изучения арабской науки, обращались к этим еврейским писателям, служившим им переводчиками. Образованные монахи всего христианского мира также прибегали к помощи испанских раввинов, чтобы познакомиться через их посредство с литературой и научными открытиями мусульманских авторов.
В течение двух или трех столетий в ту эпоху, которую мы теперь обычно называем средними веками, — существовало научное содружество между мусульманскими учеными из школ при мечетях и христианскими учеными из монастырей, и это взаимное общение осуществлялось через еврейских писателей. Теперь, во времена доктора Акосты, на науку начинали смотреть как на ересь, религиозные распри усиливались, подменяя собою жажду знаний, и истину часто уже не признавали истиной, если ее провозглашал не христианин.
Обо всем этом молча размышлял кордовский лекарь, но эта напряженность мысли не отражалась на его лице. Он находился в комнате, служившей столовой. Только что кончили ужинать. Донья Менсия бормотала вечернюю молитву, перебирая четки из кораллов и серебра, и ей машинально вторили доктор, сидящий в своем кресле, и челядь — горничные, конюхи и скотники.
Молоденькие мавританские служанки, недавно принявшие христианство при посредстве доньи Менсии, произносили слова молитвы, сидя на полу и раскачиваясь всем телом, как будто учили урок. Окончив молитву, почтенная матрона рассказала своему мужу новость. Вечером в Кордову прибыл тот самый иностранец, который торговал книгами и не раз обедал у них в доме: тот, кого звали маэстре Кристобаль.
По словам людей, сообщивших ей эту новость, он имел важное поручение к королю и привез бумагу, предоставляющую ему право поселиться в любом богатом доме. Но он предпочел остановиться, как и прежде, на постоялом дворе Антона Буэносвиноса, только теперь он занял там самое лучшее помещение, так как стал важной особой.
Из которой видна, что «там, где есть негры, есть и золото», в которой впервые говорится о пресвитере Иоанне Индийском и Великом Хане и где появляется таинственный маэстре Кристобаль.
В те времена врачи занимались не только лечением больных. Все сколько-нибудь известные врачи были хорошо знакомы с естественными науками, астрологией и географией. Последняя была любимой наукой Габриэля Акосты; очевидно, это была склонность, свойственная его народу, так как ученые космографы или географы, жившие тогда в Португалии, были большею частью евреями или обращенными.
Все, что сделала эта нация в течение XV века, чтобы расширить границы известного христианам мира, было известно лекарю из Кордовы. Еще ребенком он слышал рассказы отца о доне Энрике — португальском инфанте, прозванном Мореплавателем. На самом деле инфант никогда не плавал, но получил это прозвище за то, что вся его жизнь была посвящена подготовке открытий новых земель. Этот инфант, пятый сын португальского короля дона Жоана I, основателя династии Авиш, обладавший героическим духом и жаждавший любых приключений подобно странствующему рыцарю, воплотил в себе все стремления и все противоречивые интересы своей эпохи, самым характерным представителем которой он являлся.
