— Не иначе, как это дух какого-нибудь покойного каменщика. Ишь какую крепь уложил! А если он не покойник, интересно, сколько он возьмет с погонного фута, коли заказать ему гать на болоте. Между Крингльхоупом и Шоузом давно уж пора построить хорошую гать! Эй, добрый человек, — крикнул он, повысив голос, — славно ты здесь потрудился!
Человечек поднял на них свой тяжелый взгляд и, разогнувшись, предстал перед ними во всем своем природном безобразии. У него была необычайно большая голова с шапкой спутанных волос, местами тронутых сединой; его мохнатые густые брови нависали над маленькими черными, пронизывающими, глубоко запавшими глазами; по временам он, как безумец, зловеще вращал ими. В остальном, его облик отличался грубыми, топорными чертами, которыми художник наделил бы какого-нибудь сказочного великана.
К этому следует добавить характерное диковато-подозрительное выражение, которое часто можно заметить на лице урода. Его туловище, квадратное и плотное туловище человека среднего роста, покоилось сразу на двух огромных ступнях; должно быть, природа забыла о голенях и бедрах, или же они были настолько короткими, что их целиком закрывала одежда. У него были длинные мускулистые руки с мощными кистями; в пылу работы он засучил рукава, и было видно, что руки у него поросли густыми черными волосами.
Можно было подумать, что природа вначале предназначала различные части этого тела для какого-нибудь гиганта, а потом из внезапного каприза наделила ими карлика — настолько длина его рук и железная сила корпуса не соответствовали маленькому росту.
Одеждой ему служил грубый коричневый балахон, напоминавший подрясник монаха и перехваченный пояском из тюленьей кожи. На его голове красовалась шапка из барсучьего или какого-то другого мохнатого меха. Нависая над лицом, на котором застыло угрюмое и злобное выражение человеконенавистника, она еще больше усиливала карикатурность его облика.
Этот необыкновенный карлик молча взирал на юношей, пока Эрнсклиф не сделал попытку привести его в доброе расположение духа, сказав:
— Трудно тебе приходится, друг мой. Позволь нам помочь тебе.
И тут же с помощью Элиота принялся водружать на строящуюся стену камень. Карлик наблюдал за ними подобно надсмотрщику и нетерпеливыми жестами проявлял свое раздражение, когда они слишком долго прилаживали камень на место. Он указал на другой камень — они подняли его, на третий, на четвертый — они продолжали ему угождать, хотя это было нелегко, потому что он, будто нарочно, заставлял их браться за самые тяжелые из разбросанных повсюду валунов.
— Ну нет, дружище, — сказал Элиот, когда карлик бесцеремонно указал еще на один камень, превосходивший по размерам все предыдущие, — Эрнсклиф как хочет, а меня уволь. Мне все одно, человек ты или нечистая сила, только ворочать камни я к тебе не нанимался; опять же и благодарности от тебя за труды никакой не увидишь.
— Благодарность! — воскликнул карлик, весь передернувшись от охватившего его презрения. — На, получи свою благодарность, подавись ею, и пусть она принесет тебе столько же удачи, сколько принесла мне, сколько удачи может принести любому земному червю благодарность пресмыкающегося рядом с ним ничтожества. А теперь — либо работайте, либо убирайтесь!
— Вот она, награда, Эрнсклиф, за то, что мы помогли дьяволу строить себе капище; поди знай, может мы и душу свою заодно погубили.
— Видимо, наше присутствие, — отвечал Эрнсклиф, — только приводит его в исступление. Лучше уйдем, а потом пошлем ему провизии и кое-какую утварь.
Так они и сделали. Посланный ими слуга видел, что карлик все еще трудится над кладкой, но не смог добиться от него ни слова. Суеверный юнец не стал докучать этому необыкновенному существу ни вопросами, ни советами, а просто положил все, что принес, на лежащий в сторонке камень и оставил мизантропа в покое.
Карлик день за днем продолжал трудиться с таким невероятным рвением, что результаты казались прямо сверхъестественными. За один день он часто ухитрялся выполнить работу двух человек, и вскоре у избушки уже появились стены; сложенные без извести, из одних лишь камней и дерна, они были необычайно прочными для такой небольшой и примитивной постройки. Как только Эрнсклиф, все время следивший за его работой, увидел, что стены домика почти готовы, он послал несколько деревянных балок для стропил; он велел оставить их неподалеку от постройки и собирался на следующий день послать работников, чтобы те поставили их. Но карлик предвосхитил его намерения: проработав с вечера до зари и проявив при этом немалую смекалку, он к утру сам закончил стропила. Дальше оставалось только нарезать тростника и покрыть крышу, с чем он быстро и ловко справился.
Поскольку ему явно не хотелось принимать чью-либо помощь, кроме случайных услуг прохожего люда, его снабжали необходимыми материалами и инструментами, которыми он орудовал с большим искусством. Он сам смастерил дверь и окно в своей хижине, сколотил лежанку вместо кровати, приладил несколько полок; по мере того как благоустраивалось его жилье, он, казалось, приходил все в более мирное расположение духа.
Он построил крепкую ограду и принялся тщательно обрабатывать участок внутри нее; нанес еще земли, взрыхлил ту, которая была на месте, и разбил несколько грядок. Нет ничего удивительного, что отшельника посещали как редкие путники, которым случалось проходить по пустоши, так и те, кто нарочно приходил поглазеть на его работу. И действительно, невозможно было наблюдать, как человек, на вид столь неприспособленный к физической работе, трудится с беспримерным усердием, и не остановиться хоть на пять минут, чтобы помочь ему; поскольку ни один из его случайных помощников не представлял себе, много ли карлику помогали другие, все удивлялись, с какой быстротой он работал. Вид крепкого, ладного домика, построенного этим странным существом в такой короткий срок и со столь замечательным мастерством, возбуждал суеверные подозрения у соседей. Правда, они отказались от мнения, что карлик — призрак, поскольку было совершенно ясно, что, подобно им самим, он является существом из плоти и крови; но зато они продолжали утверждать, что, уж во всяком случае, он общается с потусторонним миром и выбрал это уединенное место, чтобы ему никто не мешал. Они утверждали также, правда — не в том смысле, в каком об этом говорят философы, что пустынник никогда не был менее одинок, чем в те минуты, когда оставался наедине с самим собой, и добавляли, что с гор, окаймлявших пустошь, путники часто видят человека, работающего рядом с ним и исчезающего всякий раз, когда кто-нибудь подходит к хижине. Видели также, как это существо сидит иногда с карликом у входа, гуляет с ним по болоту или помогает ему носить воду из источника. Эрнсклиф попытался объяснить это явление предположением, что за человека принимали тень карлика.
