Гэри Дженнингс - Пророчество Апокалипсиса 2012

За всю свою жизнь я не видел больше полусотни человек, собравшихся разом в одном месте, как, впрочем, и дома выше деревенской хижины, войти в которую можно было лишь наклонившись. Цветок Пустыни, уроженка селения чуть побольше моего, как-то призналась, что никогда не видела толпы больше чем в сто человек, а здесь народу собралось самое меньшее тысяча. На все это — решительно на все! — я взирал с отвисшей челюстью.

Чего стоила одна только одежда! Там, где я жил, мужчины редко носили что-нибудь, кроме белых набедренных повязок из волокон агавы, которые добывали и выделывали наши женщины. Из той же грубой, но прочной ткани они шили и свои юбки. Если мужчины иногда надевали что-то сверху, то женщины, как правило, ходили с обнаженной грудью. И набедренные повязки, и юбки удерживались на бедрах узлом, завязанным спереди.

Здесь, в Толлане, набедренные повязки представляли собой треугольники из тонкой хлопковой ткани: один конец пропускался между ног, после чего все концы связывались вместе. Грубое полотно из агавы, вроде того, в какое были обернуты мои чресла, здесь носили только самые жалкие бедняки.

Однако даже у здешних бедняков края одежды отделывались меховой бахромой, а нередко в кайму вшивались разноцветные камушки, так что мы с Цветком Пустыни в сравнении с горожанами выглядели просто убого. Это очень смущало ее. Стыдясь своего жалкого одеяния, она смотрела себе под ноги, почти не поднимая глаз.

— Может, тебя утешит то, что я выгляжу гораздо хуже, чем ты, — шепнул я девушке. — А если хочешь знать правду, то ты выглядишь потрясающе.

Похоже, мои слова приободрили ее. Во всяком случае, она улыбнулась и сжала мою руку.

Надо сказать, Цветок и на самом деле выглядела лучше меня. Ей Дымящийся Щит дал хлопковую шаль, чтобы прикрыть нагую грудь, а у меня, кроме драной тряпки на бедрах, ничего не было.

Одежды здешних горожан подчеркивали то, сколь богат и силен этот народ: здесь даже бедняки щеголяли в белых плащах. Ну а люди богатые, видимо, чтобы подчеркнуть свою состоятельность и высокое положение, порой, несмотря на жаркий день, красовались в нескольких плащах сразу, причем верхняя накидка была пышно расшита. Состоятельные женщины носили длинные, до лодыжек, юбки и прямого покроя блузы с прорезями для рук по бокам, разукрашенные узорами в виде спиралей, полос, квадратов, треугольников и еще невесть чего, причем зачастую эти узоры были не нанесены краской, а вплетены в ткань.

А сами ткани были выкрашены в самые яркие и разнообразные цвета. Правда, нельзя сказать, чтобы и мы в нашем захолустье ничего не знали о красках. Мы собирали с опунций и давили кошемильных червецов, вываривали полученное месиво с мочой и квасцами, и в результате наши женщины получали малиновую краску, казавшуюся мне просто чудесной. Из тутовника мы получали желтую краску, из листьев акации, смешанных с черной глиной, — синюю. Однако для получения этих красок требовалось великое множество насекомых, листьев, плодов и прочих составляющих, а главное, это требовало нескончаемого труда.

Поэтому, будучи народом практичным, ацтеки предпочитали одеваться проще, да и в любом случае ничего похожего на царившее сейчас вокруг меня буйство ярчайших цветов произвести не могли. Здесь были представлены все мыслимые оттенки: сияющий алый, мертвенный пурпур, пламенеющий желтый, полуночный черный и сочный зеленый.

Мало того что здешние мужчины и женщины обшивали свою одежду разноцветными перьями, так они еще и украшали прически и головные уборы высокими плюмажами из перьев орлов, ястребов и попугаев. В чести у них были ожерелья, браслеты, перстни, серьги и кольца для носа из серебра или золота, усыпанные самоцветами, кристаллами, янтарем, ракушками или крохотными колокольчиками. Кожаные изделия украшались бисером или золотым тиснением, а собственная кожа местных жителей — затейливыми татуировками.

Если у нас бедняки ходили босыми, то здесь сандалии с крепкими подошвами из агавы были доступны всем. Они крепились к ноге ремнями, и у некоторых, как у пленивших нас воинов, эти перекрещивающиеся ремни поднимались до колен.

Разглядывая толпу, я так увлекся, что пропустил вступительную речь главного храмового жреца. Не знаю уж, что он там говорил, но собравшиеся откликнулись таким диким ревом, что впору было подумать, будто это рвется из преисподней Миктлантекутли безумная стая демонов.

— Чего они так орут? — спросил я Звездочета.

— Радуются нашему возвращению, — ответил он.

— Нашему? — удивился я.

— Возвращению воинов, — пояснил он.

Город вновь содрогнулся от многоголосого, душераздирающего рева.

Храмовая пирамида оказалась столь огромной, что ее трудно было обозреть: каждая сторона квадратного основания в сотню шагов длиной, а по склонам — горизонтальные ступени. Их было великое множество, я попытался их сосчитать, но после второй сотни сбился и бросил эту затею. На вершине находилось святилище Кецалькоатля: на передней стене красовалось изображение бога, выложенное бирюзовой мозаикой. И уж конечно, там, наверху, толпились кровожадные жрецы.

— Крови богам! Крови богам! Крови богам! — голосила во всю мочь толпа, окружавшая пирамиду.

Облаченные в накидки из человеческой кожи и причудливые головные уборы из перьев, разукрашенные золотом и сверкающими самоцветами, эти измазанные в крови служители повергли толпу в экстаз тем, что тащили к алтарю очередную жертву.

А вот стоявший рядом со мной Звездочет столь воодушевленным не выглядел.

— На вершине этой пирамиды я видел такое, — сказал он мне шепотом, — что заставило бы само солнце закрыть глаза и выжало бы слезы из скал.

Принято было считать, что умереть на одном из бесчисленных алтарей сего мира, под ножом жреца в ходе священного обряда — это высокая честь, и многие идут на нее с радостью. Может, иногда так и бывало, но сегодня дело обстояло иначе. Тот бедолага, которого сейчас тащил под нож жрец, обезумел от страха. И не он один: на склонах пирамиды, дрожа, рыдая и стеная, дожидалась своей участи длинная очередь обреченных.

Потребовались совместные усилия пятерых жрецов, чтобы протащить полуголого мужчину по верхней площадке пирамиды и бросить его лицом вверх на окровавленный алтарь. Четверо держали несчастного за руки и за ноги, один оттянул назад его голову. Только после этого главный жрец прочел, завывая, ритуальное заклинание и с размаху вонзил клинок в высоко вздымавшуюся грудь отчаянно кричавшей жертвы. Он сделал длинный, глубокий разрез, вскрыв грудную клетку, запустил в рану обе руки, вырвал бьющееся сердце и воздел его высоко над головой.