Он упал на колени, ударившись о паркет.
– Сир! О, сир! Да благословит вас небо! Вы так благородно и великодушно дали мне знать, что мое дитя… мой бедный ангел…осталось незапятнанным, что ее не оскорбили1 Она непорочна… Ах, не могу продолжать от избытка радости! Этого мне достаточно! Благословляю вас, сир! Как я был глуп! Я поверил, что мимолетный каприз, проходящая страсть толкнули короля в моей дочке! Это было бы так естественно! Не так ли? Она чиста! Значит, не плотское желание привлекло королевский взор! Спасена! Ах, сир! Да от такой радости и умереть можно!
Трибуле всхлипнул.
Король помрачнел и невольно вздрогнул при упоминании о его страсти, о его капризе! Он молча глядел на Трибуле, распростершегося у его ног, тогда как несчастный шут продолжал:
– Дочь короля! Черт побери! Можно ли в этом усомниться! Она так прекрасна… Не хватает только короны на голове! А такие прекрасные золотистые волосы… Мадемуазель, верите ли вы, что они засверкают новым блеском в уборе из жемчугов и бриллиантов! Вы – королевская дочь! Ах! Что вы скажете на это?.. Вы представляли себя бедной потерянной девушкой, которую в свое время подобрал буржуа среднего достатка. Ладно, хватит об этом, мадемуазель!.. Вы королевская дочь!..
– Поднимайся, шут! – произнес король.
Жестокая боль пронзила сердце Трибуле.
Пропала вся радость! Глубокая, сверхъестественная радость!
И разум его с ужасающей ясностью вдруг осознал: Жилет – королевская дочь, а он – королевский шут!
Он поднялся и стал следить за Франциском, подпрыгивающей походкой кружившим по комнате, заложив руки за спину и опустив голову.
– Расскажи мне всё, – попросил наконец король. – Всё! Не упусти ни малейшей детали!.. Где, когда и как ты узнал ее?
– Вот что, сир! – начал скороговоркой Трибуле. – Вы помните Мант? Однажды, десять лет назад, вы проезжали этот город. Я сказал какую-то дерзость… Не помню уж, какую… Дело было на улице возле старого заброшенного порта. Там оставались две большие цепи… И вы, сир, решили наказать меня и одновременно позабавиться. Вы приказали приковать меня к этим цепям и оставить на пару дней… Помните такое, сир?.. Я не забуду этого до конца своих дней… Благословен будь тот день, когда вы приказали посадить меня на цепь в Манте, возле старого порта! Весь город ходил смотреть на меня. Горожане осыпали наказанного шута насмешками… Вы помните это, сир?
– Дальше! – бросил Франциск.
– Итак, я сидел на цепи, сир… О! Я не жаловался, потому что вы были тысячу раз правы… Весь город прошел мимо меня… Смертельная печаль охватила меня… А люди смеялись… Мальчишки обзывали меня, швыряли в меня камнями… Посмотрите-ка, сир, у меня до сих пор сохранился шрам… Вот здесь, над правой бровью… След одного из камней.
Трибуле пальцем указал на шрам. Лицо короля оставалось непроницаемым.
– Счастливая рана! Это я говорю теперь, сир… Помню еще, как одна очень красивая женщина натравила на меня свою собаку… Собака остановилась передо мной и грозно зарычала… Я посмотрел ей в глаза, и тогда… она лизнула мне руки, сир!.. Красивая женщина ее побила… Бедное животное!
– Дальше! – глухим голосом приказал король.
– Я рассказываю всё это, чтобы вы поняли, сир… Я не забыл ни единой мелочи, ни одной опасной детали… Наступил вечер… Я чувствовал себя смертельно усталым… Людская жестокость приводила меня в ужас… Передо мною собралось до полутысячи человек: женщин, сеньоров, буржуа, детей… Насмешки удвоились, но внезапно я увидел, что ко мне идет девочка, сир… Представьте себе маленького ангела… с волосами до плеч, окаймлявшими ее головку подобно ореолу… с глазами, такими нежными… такими нежными, что горло у меня сжалось. Ничто в мире не сравнится с этой несказанной нежностью… В толпе послышались голоса: «Это Жилет… Это маленькая торговка лилиями… Это Жилет Шантели». Она и в самом деле держала в руках целую охапку лилий… Она подошла ко мне… Ах, сир! Волна злобы поднялась в моей возбужденной голове… Я прохрипел: «Что тебе здесь надо? Ты пришла меня ударить? Ну, говори!» Она улыбнулась мне, выронила свои цветы… А потом… обтерла мое лицо… От потрясения я задрожал… Тогда она прислонилась ко мне, глядя в толпу своими ясными глазками, словно оказывая мне покровительство, словно защищая меня… И тогда толпа закричала: «Ура!»… Мужчины аплодировали, женщины плакали…
Трибуле остановился: чувства душили его.
– Продолжай! – холодно потребовал Франциск I.
– Что вам сказать, ваше величество!.. На следующее же утро, как только я был освобожден, Жилет пришла ко мне и грациозным жестом предложила мне одну из своих лилий. Жалкий увядший цветок! Я храню его в одном из старых альбомов в гравюрами… Да! И вот еще что: когда сердце мое обливается кровью, я вынимаю этот цветок и целую его пожелтелую белизну… Я расспросил малышку-торговку… Она рассказала мне, что родилась в Блуа, а уже около года живет в Манте… одна, совершенно одна… Живет на подаяния… Пропавшую мать свою она почти не помнила. Отца она вообще никогда не знала. Я спросил девочку, не хочет ли она поехать со мной… Она пристально посмотрела на меня и сказала: «Да… потому что вы столь же несчастны, как и я…» С тех пор она стала моей любимой дочерью… Мало-помалу она забыла то происшествие, что связало наши судьбы… Она видела во мне только приемного отца… Она считала меня преуспевающим парижским буржуа… Я воспитал ее в той маленькой усадьбе Трагуар… куда я приходил, после того как освобождался из Лувра. Она была моим высшим утешением, моей радостью; один только ее взгляд мигом успокаивал мои страдания. Достаточно было ее рукам обвиться вокруг моей шеи, достаточно было сказать ей «Отец!», и я забывал все невзгоды, землю и небо! Вот и всё, сир.
Франциск внимательно посмотрел на Трибуле. Во взгляде его читалось затаенное сочувствие, которое, возможно, правильнее было бы назвать ревностью или обиженной гордостью… Несколько минут король хранил молчание, тогда как Трибуле смотрел на него со всё возрастающей тревогой.
Наконец король остановился перед шутом и сказал ледяным, полным презрения голосом:
– Ну, хорошо… Можешь надевать свою ливрею…
Вот и всё, что нашелся сказать Франциск в ответ на отцовскую исповедь.
Трибуле не шевельнулся.
– Ты слышал меня, шут?
– Сир! Это вы не расслышали крик моего сердца! Разве я не дал вам понять, что в Жилет заключена вся моя жизнь?
– Шут! Я тебе прощаю прикосновения к королевской дочери, пусть и совершенные одними кончиками пальцев… Ты ничего не знал про ее происхождение… Но теперь с этим покончено!.. Жилет больше нет… Отныне тебе не дано права поднимать взгляд на новую герцогиню… де Фонтенбло! Тебе запрещаю даже словом с нею перекинуться! Иначе тебе головы не сносить.
