«А если это и было знамение? Или даже еще хуже — указание?»
Имя на желтой папирусной четвертушке было то самое, хотя понятно, что это была совсем не та Елена. Будь это Она, и знай об этом император, Симон был бы уже убит.
«И все-таки Ираклий выглядел странно… — вернулся мыслями на сутки назад Симон, — да и вывезли меня сюда по слишком уж пустяшному поводу…»
И когда все это собралось вместе, он принял решение, незаметно выбрался за пределы становища и двинулся назад, в Кархедон. Нет, Симон даже не смел надеяться; он просто собирался проверить все до конца.
* * *
Менее всего Кифа любил мирское и суетное. Именно поэтому он изучил Писания лучше, чем кто-либо вокруг. По той же причине он довольно рано стал думать своей головой, а двадцать восемь лет назад вдруг осознал, что превзошел глубиной мысли даже своего учителя. Пожалуй, Кифа не прорвался на самый верх иерархии Церкви лишь потому, что не был зачат в монастыре; он, увы, был самым обычным кастратом, негодной к пению в хоре выбраковкой.
Можно было сказать, что ему еще повезло. Да, после кастрации мальчиков сажали в теплый навоз, но, несмотря на эту целительную меру, выживали от силы двое из десяти. Кифа выжил.
Понятно, что не все выжившие имели достаточно голоса и слуха, чтобы попасть в церковный хор; восьмерых из десяти ждали гаремы и элитные бордели. Кифа и слух, и голос имел.
Ясно, что и это не все: чтобы стать настоящим церковным певцом, только слуха и голоса не достаточно. Нужны амбиции, характер и сильное дыхание. У Кифы были и амбиции, и характер. Лишь поэтому, когда стало ясно, что грудь у него слабая, и настоящим певцом ему не стать, он не только остался в Церкви Митры[29], но еще и выучился грамоте.
А потом наступил день, когда Кифа понял, что так и будет на посылках всю жизнь, — если чего-либо не изменит. В тот же день он из Церкви и ушел. Да, было голодно. Да, бывало совсем плохо. Но затем он встретил учителя и понял главное: хочешь чего-нибудь добиться, стань первым. Так уж устроена жизнь: наездник-чемпион обгоняет своих соперников на какие-то почти неуловимые для глаза мгновения, но именно ему, самому первому достаются и почести, и призы, и внимание женщин. Церкви были устроены точно так же. Стать первым в маленькой группке учителя было сложно, и Кифа, уже состоявшимся, зрелым человеком пришел в Церковь Христову, — чтобы начать все с нуля.
Это было верным решением. Да, Кифа все еще оставался мальчиком на посылках, но он и двигался вверх — быстро и неотвратимо. Он уже знал, как это делается. Вот и теперь, дождавшись, когда император и Симон уедут, Кифа первым делом попытался пройти на монастырскую кухню и признал, что такой же трюк, как тогда, с Анастасием, не удастся. Здесь его, невзирая на высокий статус, не пустили даже на порог. Тогда он попытался найти знакомых поваров, но, как оказалось, тех казнили за пару месяцев до начала Собора.
— Они страшно умирали, Кифа, — качал головой мойщик посуды, — сам должен понять: отравителю быстрой смерти ждать не приходится.
Кифа понимал.
Тогда он тщательно изучил все подходы к кельям, заглянул к эконому храма, поболтал, между делом полистал книгу регистрации делегатов и увидел, что имени Симона там нет — вообще.
— А что… Симона разместили не вместе со всеми? — удивился он.
— Нет, — мотнул головой эконом, — Секретарь сказал, Симон, когда от варваров вернется, во дворце экзарха остановится, старого Ираклия лечить по вечерам будет.
Кифа мысленно охнул: это был полный провал. И лишь поразмыслив около часа в теньке, он сообразил, какой уникальный шанс ему выпал: Симона можно было убить прямо у варваров!
Он тут же нашел давно работающих на него братьев-близнецов, объяснил суть задания, показал отлично исполненный — с нескольких ракурсов — рисованный углем портрет Симона и тщательно объяснил главное:
— Близко не подходить, в глаза не смотреть, а лучше вообще о нем не думать.
— А как же тогда… — начал один из братьев.
— На расстоянии. Лучше всего из лука. И лучше если один из вас будет подстраховывать второго. А еще лучше, если какого-нибудь варвара в убийстве обвинят. Не вам объяснять, как это делается.
Братья переглянулись.
— Сложновато… но за такие деньги… сделаем.
Кифа кивнул, еще раз объяснил, как безопаснее подойти к жертве, сосредоточился, придал братьям побольше решимости, а заодно заложил в их головы небольшой сюрприз — так, на всякий случай.
— Будут допрашивать, скажете, что вас послал Ираклий.
А едва он отправил братьев заниматься своим делом, и вернулся в снятый на время Собора дом, прибыл гонец. Кифа вскрыл печать, развернул свиток, и внутри у него все зашлось. Его агент в Элефантине сообщал, что имперский наместник только что беспрепятственно пропустил в Египет войско аравитян.
Кифа жестом отправил гонца на кухню и без сил опустился прямо на пол. Он знал, что наместник останется верен присяге, даже если его рассечь пополам, и это означало, что Ираклий уже начал игру за последний невизантийский пролив.
— И что мне теперь делать?
Кифа давно ждал этого шага, но чтобы во время Собора?
— Вот хитрая лиса!
Ираклий прекрасно понимал, что прямо сейчас епископ Римский Северин никак не может бросить Вселенский Собор — поймут, как поражение. А значит, собрать совещание ни с Генуей, ни с Венецией не успеет. А между тем там, в Египте прямо сейчас решалось все! Судьба Собора в том числе.
Кифа сосредоточился, мысленно перебрал все, что предстоит обсудить, и вдруг понял, что здесь-то, особенно без Симона, проблем не будет. Потому что самое главное теперь будет решаться там, в Египте.
— Придется ехать.
* * *
У селения Бахнаса Амр остановился: разведка донесла о небольшом имперском отряде у Лагуна, возле самого входа в Фаюм.
— Тебе туда не пройти, — поняв, что за весть принесли верховые, покачал головой проводник.
— Почему?
Якуб глянул в карту, опустился на колени и начал — для наглядности — сгребать землю руками.
— Смотри. Это — ущелье. Посреди ущелья — канал из озера в Нил. Пройти в Фаюм можно только вдоль этого канала. А это — оборонительные укрепления справа и слева. Твоих людей будут расстреливать из луков, как перепелок, — пока не надоест.
Амр поднял колено, расстелил карту прямо на нем, нанес то, что изобразил на земле проводник, и сунул карту Зубайру.
— Смотри, брат… они не пускают нас в Фаюм.
— Правильно, — пожал бугристыми плечами эфиоп, — там наверняка есть и скот, и зерно; я слышал, это очень богатый город.
Амр задумался. Фаюм был единственный город на всем пути, где можно было что-то взять, не вступая в заведомо безнадежный бой с регулярной армией империи. Однако ему оставили только один путь — мимо Фаюма, к личным владениям императора. В самую пасть дракона.
