— Ну, теперь уж непременно буду, — отвечал лаццароне.
— Почему же непременно? — спросила Луиза.
— Потому что мне это предсказала старуха Нанно, а все, что она предсказала тебе, в точности сбывается.
— Микеле! — воскликнула молодая женщина.
— А как же? Ведь она предсказала, что красивому молодому человеку, спускавшемуся с Позиллипо, грозит великая опасность: его выслеживают шесть человек, и для тебя было бы великим счастьем, если бы эти шестеро убили его, так как тебе предстоит его полюбить, а эта любовь станет причиною твоей смерти.
— Микеле! Микеле! — вскричала Луиза, отодвигая свое кресло от кровати, в то время как побледневшая Джованнина спрятала лицо за красную оконную штору.
Раненый внимательно посмотрел на Микеле и Луизу.
— Как? — спросил он. — Вам предсказали, что я окажусь причиною вашей гибели?
— Совершенно точно! — подтвердил Микеле.
— И, не зная меня, не имея, следовательно, никаких оснований сочувствовать мне, вы все же воспрепятствовали сбирам исполнить то, что было им приказано?
— Вот именно! — сказал Микеле, отвечая вместо Луизы. — Когда она услышала выстрелы, когда она увидела, что я, мужчина, и притом не из трусливых, не решаюсь прийти вам на помощь, потому что вы имеете дело со сбирами королевы, она воскликнула: «Значит, спасать его придется мне!» И она бросилась в сад. Если бы вы только видели ее, ваше превосходительство! Она не бежала, она летела!
— О! Микеле! Микеле!
— А разве не так было, сестрица? Разве не так ты воскликнула?
— Но зачем же повторять это? — проронила Луиза, закрыв лицо руками. Сальвато протянул руку, отнял ладони Луизы от лица, залитого румянцем смущения и влажного от слез.
— Вы плачете! — сказал он. — Теперь вы жалеете, что спасли мне жизнь?
— Нет. Но мне стыдно за то, что сказал вам этот юноша. Его прозвали Микеле-дурачок, и он вполне заслуживает это прозвище.
Затем она обратилась к служанке.
— Напрасно, Нина, я побранила тебя за то, что ты не пускала его сюда. И не надо было пускать!
— Ах, сестрица, сестрица! Нехорошо ты говоришь! — заметил лаццароне. — И ты говоришь наперекор собственному сердцу!
— Дайте руку, Луиза, дайте руку! — умолял раненый.
Молодая женщина, в изнеможении от стольких противоречивых чувств, откинула голову к спинке кресла, закрыла глаза и протянула раненому трепещущую руку.
Сальвато жадно схватил ее. Луиза вздохнула — ее вздох подтверждал все, что сказал лаццароне.
Микеле наблюдал эту сцену, ничего не понимая в ней, зато ее отлично понимала Джованнина: судорожно сжав руки, она устремила взгляд в одну точку и в этот миг похожа была на статую Ревности.
— Так будь же покоен, дорогой мой, — весело сказал Сальвато, — не кто иной, как я, вручу тебе полковничью саблю; не ту, которой я расправился с негодяями, — они ее у меня утащили, — а другую, не хуже той.
— Ну вот и отлично, — сказал Микеле, — теперь мне недостает только патента, эполет, мундира и коня.
Потом он обратился к служанке:
— Разве ты не слышишь, Нина? Кто-то так звонит, что звонок оборвется. Нина как бы очнулась от сна.
— Звонят? — удивилась она. — Где?
— У входа, где же еще?
— Да, у входа в дом, — сказала Луиза. Потом она поспешила шепнуть Сальвато:
— Это не муж, он всегда возвращается через сад. Пойди, — сказала она Нине, — беги скорее. Меня здесь нет, понимаешь?
— Сестрицы здесь нет, понимаешь, Нина? — повторил Микеле.
Нина вышла, не произнеся ни слова.
Луиза приблизилась к раненому; сама не зная почему, она чувствовала себя свободнее, слушая болтовню Микеле, чем под немым взглядом Нины; но, повторяем, чувство это было у нее чисто инстинктивным: она не задумывалась ни о добром отношении к ней молочного брата, ни о дурных побуждениях служанки.
Минут через пять Нина вернулась и, с таинственным видом подойдя к хозяйке, шепнула ей:
— Это Андреа Беккер, госпожа. Ему надо с вами переговорить.
— А вы не сказали ему, что меня здесь нет? — громко спросила Луиза, чтобы Сальвато, не слышавший слов Нины, услышал, по крайней мере, ответ Луизы.
— Я колебалась, госпожа, — продолжала Нина по-прежнему шепотом, — в основном потому, что, насколько я знаю, он ваш банкир; к тому же он утверждает, что у него важное дело.
— Важные дела обсуждаются с моим мужем, а не со мною.
— Знаю, госпожа, — продолжала Нина все так же тихо, — но я побоялась, как бы он не пришел снова, когда кавалер будет дома, и не сказал бы, что не застал вас, а так как вы не умеете лгать, я подумала, что лучше вам принять его.
— Ах, вот что вы подумали? — промолвила Луиза, пристально посмотрев на девушку.
Нина потупилась.
— Если я поступила дурно, еще можно поправить дело; но бедняга будет очень огорчен.
— Нет, — сказала Луиза, поразмыслив минуту, — действительно, лучше принять его. Ты, дитя мое, поступила правильно.
Потом она обратилась к Сальвато, который немного отодвинулся, когда Джованнина что-то шептала хозяйке.
— Сейчас вернусь, — сказала она ему, — не беспокойтесь, разговор будет недолгий.
Молодые люди обменялись улыбкой, пожали друг другу руки, и Луиза вышла. Едва только за нею затворилась дверь, Сальвато смежил глаза, как он всегда делал, когда Луизы не было рядом.
Микеле подумал, что раненый хочет вздремнуть. Он подошел к Нине.
— Кто это был? — спросил он шепотом с простодушным любопытством полудикаря, не привыкшего согласовывать свои побуждения с приличиями, принятыми в обществе.
Нина, разговаривавшая с хозяйкой шепотом, несколько повысила голос, с тем чтобы Сальвато, не услышавший, что она сказала хозяйке, услышал, что она говорит Микеле.
— Это очень богатый банкир и щеголь, — сказала она, — да ты его знаешь!
— Вот как? — ответил Микеле. — По-твоему, у меня есть знакомые среди банкиров?..
— Неужели ты не знаешь господина Андреа Беккера?
— Что это за господин Андреа Беккер?
— Что ты! Забыл?.. Белокурый красавец, не то немец, не то англичанин, — не знаю в точности; он ухаживал за госпожой до того, как она вышла за кавалера.
— Да, да, помню. Ведь Луиза держит у него весь свой капитал.
— Наконец-то сообразил!
— Отлично. Когда я стану полковником и у меня будут эполеты и сабля, обещанные господином Сальвато, мне для полной экипировки будет недоставать только коня, вроде того, какой у господина Беккера!
Нина промолчала; разговаривая с Микеле, она не сводила глаз с раненого и по еле заметным изменениям в его лице поняла, что он не спал и не пропускал ни слова из того, что она говорила Микеле.
Луиза тем временем вошла в гостиную, где ее ждал посетитель, о котором ей доложили; в первые минуты она с трудом узнала Андреа Беккера: он был в придворном мундире, сбрил свои английские белокурые бакенбарды, которые, заметим мимоходом, терпеть не мог король Фердинанд; на шее у него висел командорский крест Константиновского ордена Святого Георгия, грудь украшала орденская звезда, на нем были короткие кюлоты, на боку висела шпага.
