– Войдите, – донёсся до него из-за закрытой двери хорошо знакомый и сейчас немного сердитый голос.
– Герр гауптман, разрешите обратиться? – шутя откозырял Генрих.
– Наконец! – вскочил с места Лютц. – Как я соскучился по тебе, неутомимый путешественник!
После длительного пожатия рук, взаимных приветствий, вопросов о здоровье, обычных после разлуки, офицеры коротко рассказали друг другу, что произошло с каждым из них за это время. Ни один из них не произносил имени Моники, словно боясь коснуться этой темы. Наконец Генрих не выдержал.
– Ты ничего больше мне не скажешь, кроме того, что написал? – тихо спросил он Лютца.
– Все мои попытки узнать, кому принадлежала сбившая её машина, оказались тщетными. Миллер провёл расследование, но оно, по его словам, не дало никаких результатов… На похоронах я был вместе с Кубисом. Мне до боли стало обидно, когда он положил на могилу венок от тебя. Хоронили её перед заходом солнца, и мне на какую-то долю секунды показалось, что руки Кубиса красны от крови.
Генрих поднялся, подошёл к окну и долго смотрел на снежную вершину Гранд-Парадиссо. Лютц не решался нарушить молчание.
– Герр Гольдринг? – послышался голос генерала.
Генрих оглянулся. Эверс стоял на пороге своего кабинета уже в фуражке. Очевидно, он собрался уходить.
– Яволь, герр генерал, десять минут, как прибыл из Парижа.
– Зайдите ко мне!
Не снимая фуражки, генерал сел на своё обычное место у письменного стола и движением руки указал своему офицеру по особым поручениям стул напротив.
– Что вы привезли мне от моего друга из Парижа?
Генрих повторил слова Гундера.
Если первая фраза о здоровье Гундера явно понравилась генералу, то вторая, о климате в Северной Италии, который может хорошо повлиять на самочувствие Эверса, вызвала совершенно иную реакцию.
– Людям всегда кажется хорошо там, где их нет, раздражённо заметил он и поднялся. – Очень благодарен, герр лейтенант. Ну, а теперь отдыхайте, завтра придётся приниматься за работу, у нас теперь её хватает.
Лютц ждал, пока Генрих закончил разговор с генералом.
– А как дела с квартирой? – спросил Генрих, когда они остались вдвоём.
– Очень плохо, как и всё здесь. Хотел что-нибудь тебе подыскать, но ничего приличного найти не сумел. Сегодня переночуешь у меня, а завтра сам что-нибудь поглядишь.
Лютц жил на третьем этаже того же дома, где находился штаб.
– Мы здесь живём по-походному, – пояснил гауптман, приготовляя на краешке стола незатейливый ужин. Со временем всё уладится, но пока питаемся как придётся и где придётся… Если ты не устал, можно пойти в замок, его хозяин, граф Рамони, очень радушный, гостеприимный человек.
– Граф Рамони? Он здесь?
– Ты его знаешь? – удивился Лютц.
– Знать не знаю, но у меня есть к нему рекомендательное письмо от Бертгольда. Это его старый знакомый.
– Так это же совершенно замечательно! Граф приглашал меня поселиться у него в замке, но я отказался – пришлось бы далеко ходить. У тебя же машина и ты сможешь жить у него.
– Ты так говоришь, словно уверен, что граф пригласит и меня?
– Если этого не сделает граф, так наверняка сделает его племянница Мария-Луиза.
– Что она собой представляет?
– Увидишь сам! Должен только предупредить, что молодая племянница графа страшно тоскует в этом, как она говорит, богом забытом уголке. Она считает, что всевышний, создавая землю, позабыл создать в Кастель ла Фонте модные магазины, театры, оперу, весёлые кабаре, не послал сюда даже пристойного падре, которому можно было бы поверять свои грехи.
– А у неё много грехов?
– Мне кажется, значительно больше, чем положено молодой вдове, которая ещё не сняла траур. Так думаю не я один, а и все наши офицеры, привлёкшие внимание молодой графини.
– Ого! Выходит таких счастливчиков несколько! Может быть, и ты в их числе?
– Меня она придерживает в резерве, с её точки зрения, я очень старомоден в отношениях с дамами. Да ну её к чёрту! Нам надо поговорить с тобой о делах более важных, чем эта великосветская потаскуха. Прежде всего я хотел бы предостеречь тебя от присущего тебе легкомыслия, благодаря которому ты всегда сталкиваешься с опасностью там, где её можно избежать. Не обижайся и не спорь. Дело в том, что нам досталось крайне плохое наследство. До нас здесь стояла дивизия СС. Ну, а ты ведь сам знаешь – там, где стоят эсэсовцы, население или на кладбище или в партизанах. И партизаны здесь значительно активнее, чем во Франции. Единственное наше счастье, что между собой они разобщены.
– Как это?
– Они не действуют единым фронтом, а много сил тратят на разногласия между собой. Среди них есть националисты, демократы, христиане, гарибальдийцы – да всех не перечесть. Самые ожесточённые – гарибальдийцы. Это в большинстве коммунисты, и дерутся они, как черти. Об этом тебя проинформирует лучше, чем я, твой приятель Миллер. Или этот Кубис. Такая сволочь, я тебе скажу!
– Ты это только узнал?
– Я ему никогда не симпатизировал, а теперь просто ненавижу!
– Почему?
– Поскольку борьба с партизанами значительно усилилась, у нас есть здесь свой дивизионный госпиталь, а в госпитале главный врач Матини…
– Итальянец? – удивился Генрих. Он знал, что занимать такую должность в немецкой армии мог только немец.
– Итальянец он только по отцу, а мать у него чистокровная арийка. По всей вероятности, при назначении его главным врачом госпиталя это учли. К тому же он первоклассный хирург. Так вот, между этим Матини, – он очень симпатичный человек, ты сам в этом убедишься, когда с ним познакомишься, – и Кубисом идёт настоящая война.
– Так ведь вы же здесь без году неделя!
– Первое столкновение произошло, как только мы приехали. Кубис потребовал у Матини морфий, а тот категорически отказал. С этого началось.
– Воображаю, как взбеленился Кубис!
– Но ты не представляешь, к чему он прибегнул, чтобы отомстить Матини! Такая низость, такая мерзость… На это способен только гестаповец! Зная, что Матини очень мягкий и гуманный человек, – ведь он и морфий отказался дать из чисто гуманных соображений, – Кубис начал вызывать его к себе в кабинет во время допросов, даже потребовал, чтобы доктор проводил какие-то опыты над арестованными. Матини, конечно, категорически отказался, и теперь Кубис ест его поедом, угрожает, шантажирует…
– Действительно, тварь! Но ты не волнуйся, я привёз этого морфия вдоволь. Пусть Кубис отравляется – одним мерзавцем на свете будет меньше. А когда у него появится морфий, он станет снисходительнее и к Матини… Ну, а Миллер как себя чувствует?
