И вдруг маршал ощутил влагу на своих щеках. Он плакал! Плакал, как дитя… и как мужчина, старший брат, который понял, что жертвует сестрой – любимой сестрой. Теперь он не стал себя обманывать. Но, может, все-таки попытаться разыскать ее? У него прекрасные лазутчики, они смогут выяснить, где прячут пленницухристианку, дивно красивую, с прекрасными дымчатолиловыми глазами. Но сумеет ли Уильям спасти Джоанну? Саладин – опасный противник, который продумывает все до мелочей. Или, может, он просто блефует? Шантажирует маршала тамплиеров жизнью сестры, когда та и в самом деле уже мертва, разбилась в ущелье и все, что ему остается, – это помолиться о ее заблудшей душе. Бедная девочка, несчастная сестренка!..
Ночь прошла в мучительных терзаниях, пока Уильям не услышал, как за холщовой стенкой голосисто и звонко пропела труба, возвещая о наступлении нового дня. И когда уже менялась стража, а у обозов суетились интенданты, когда продрогшие крестоносцы, ворча на непогоду, собирались у костров, где на сковородах шипели и плевались жиром такие аппетитные сейчас сосиски, Уильям шел к руинам крепости Кастель Арнольди, где стояли палатки командиров армии.
Перво-наперво он отыскал и велел разбудить Онфруа де Торона, последнего, кто видел его сестру. Красавчик Онфруа был неженкой, поэтому, кутаясь под порывами ветра в длинную накидку, сначала только капризно бормотал, что его подняли так рано. Но тамплиер не отпускал его, и граф стал отвечать более толково: да, он был в Иерусалиме и видел Джоанну де Ринель, когда та покидала город. Онфруа хорошо знает сестру мессира де Шампера, нередко бывал в ее обществе на приемах короля Ричарда, поэтому не мог ошибиться. Заметила ли его самого леди Джоанна? Похоже, что нет, она проехала совсем неподалеку, и Онфруа показалось, что дама выглядит очень грустной и озабоченной, даже испуганной, припомнил окончательно проснувшийся Онфруа. И это при том, что ей уже должны были сообщить, что за нее уплачен выкуп и она возвращается к своим!
Уильям не отступал от графа де Торона. Есть ли у него предположения насчет того, что могло пугать леди де Ринель? И кто был в ее свите? Онфруа почесал затылок, но ответил вполне конкретно: подле дамы он видел двух ее служанок-армянок и отряд курдов во главе с одетым во все черное представительным воином. Он подробно описал его внешность Уильяму: суровое лицо, глубокий рваный шрам под скулой, простое черное облачение, но отменная сабля со сверкающей каменьями рукоятью. Уильям стал догадываться: похоже, с Джоанной отправили Абу Хасана, верного человека аль-Адиля, о котором ходили самые нелицеприятные слухи и который выполнял для своего повелителя тайные поручения.
По спине Уильяма, несмотря на холодный ветер, потекла струйка пота. Ему стало страшно.
Забыв об учтивости и не простившись с Онфруа, он задумчиво пошел прочь. Потом, будто очнувшись, направился в стан крестоносцев. Маршал пропустил час утренней молитвы и теперь наблюдал, как молчаливые храмовники получали свои пайки. Кормили рыцарей ордена неплохо: на завтрак они ели так называемые «замученные яйца» – яичницу, взбитую с белым вином. Грех было прерывать трапезу, одно из удовольствий в походной жизни, но Уильям все же обменялся взглядами с одним из собратьев по ордену, и тот понимающе кивнул.
Позже этот рыцарь пришел к своему маршалу.
– К вашим услугам, мессир.
В его голосе не было слышно ни намека на акцент, но этот венгерский рыцарь по имени Ласло Фаркаш и прославился тем, что имел способности к языкам. Прибыв еще совсем юным в Святую землю, он от простого сержанта поднялся до рыцарского звания, к тому же прекрасно овладел языками мусульман – арабов, курдов, тюрков. Это послужило тому, что Фаркашу часто давали непростые задания – шпионить в стане врагов, сходиться с окружением их командиров и вызнавать сведения, совершать глубокие рейды в тыл противника. Ласло, будучи венгром, имел внешность, какая мало отличала его от араба: невысокий, жилистый, подвижный, с кудрявыми смоляными волосами, горбоносый, загоревший до черноты. Обычно, по моде своих земляков, Фаркаш носил пышные вислые усы, но, если хотел, быстро зарастал темной щетиной, и, когда он облачался в бурнус и надевал на голову длинную куфию или тюрбан, его никто не мог отличить от уроженца этих мест.
Сейчас он внимательно выслушал Уильяма и согласно кивнул.
– Все ясно. Под видом сарацина пробраться в Иудейские горы, посетить селение Цуба близ руин замка Бельмонт, где, возможно, погибла некая знатная дама, и все узнать об этом несчастье. Я соберусь немедленно. Благословите, мессир. – Он опустился на колено перед маршалом.
Да, на Ласло всегда можно было положиться. И Уильям только проследил, чтобы под вечер этого долгого дождливого дня никто из крестоносцев не обратил внимания, как из их лагеря под Рамлой выскользнул невысокий щуплый сарацин, ведущий в поводу серую, как туман, лошадку местной породы. Уильяму оставалось только надеяться, что и люди султана не смогут распознать в нем лазутчика.
Осенние дожди продолжались и в последующие дни, постоянно дул резкий холодный ветер. Казалось, даже людям султана не под силу воевать в такую непогоду. Но так только казалось…
По прошествии недели, в одну из глухих ветреных ночей, сарацины умудрились устроить в лагере под Рамлой пожар.
Обычно крестоносцы даже во сне не снимали доспехов, поэтому, когда среди ночи загремели рога, оповещая об опасности, мокрые и еще сонные крестоносцы сразу же подскочили, схватившись за оружие. Но все равно получилась сумятица – люди метались, вопрошали, что случилось, командиры созывали своих воинов. И пока сообразили, что происходит, в лагере начался пожар.
Огонь, взметнувшийся среди тесно стоявших палаток и возов обоза, – страшное бедствие. Вскоре крестоносцы поняли, что сарацины забрасывают лагерь бочками со смолой. Установив в отдалении катапульты, они запускали свои горящие снаряды с нефтью на территорию лагеря, вызвав в нем переполох: ржали и бесновались лошади, ревели волы, шипел пар, голосили обожженные люди, которые метались среди товарищей, пытавшихся загасить на них пламя. И повсюду запах дыма, едкий и тревожный, смешанный с сыростью, удушающий.
Ричард выскочил из своего шатра, на ходу натягивая кольчужный капюшон и по пути расталкивая рыцарей, которые хотели удержать его.
– Это опасно, государь!
– Да в саму преисподнюю! – вырвался от них король.
Он кинулся было в гущу лагеря, но замер, когда стоявший на его пути шатер загорелся, а два других обрушились, накрыв воспламенившейся парусиной не успевших выскочить людей. Раздались душераздирающие вопли, стоны, кто-то требовал воды, той самой воды, что так донимала их всю неделю, а теперь, словно по указке Саладина, застыла в тяжелых темных тучах.
