Изотта послушно рассказывала дальше.
Кардинал Тиначчо воротился в свой дворец с потрясающей новостью о решении Его Святейшества как раз в ту минуту, когда туда добрался покрытый пылью гонец — еще один посыльный, который в последние дни преодолел расстояние от Страмбы до Рима верхом на беспрестанно погоняемом коне. Он доставил письмо, собственноручно написанное Джованни Гамбарини и адресованное матушке Изотты; молодой граф выражал герцогине Диане свое глубокое соболезнование по поводу тяжелой утраты, постигшей ее, и заверял в своей безграничной преданности и решимости вести политику страмбского государства в духе благородных традиций справедливости, мудрости и свободолюбия, чем доныне существовавшие правители Страмбы, в большинстве своем — сыны рода д'Альбула, навсегда запечатлены в благодарной памяти верного страмбского народа. Свое положение Джованни Гамбарини хочет еще более укрепить, почему и просит у герцогини руки ее дочери Изотты, которую он страстно полюбил с того самого момента, как только ему дано было ее лицезреть; горячая просьба, конечно, продиктована прежде всего любовью, но в данном случае речь идет не только о пламенном желании сердца, но и о значительной политической акции, потому что эта родственная связь с правящим в прошлом герцогским родом исключительно важна для того, чтобы убедить страмбский народ, что граф Гамбарини законно получил власть, без чего, то есть без распоряжения и поддержки своих подданных, он стал бы беспомощной игрушкой в руках папы, и потому он позволяет себе предложить, невзирая на соблюдение всех формальностей траура, совершить бракосочетание незамедлительно.
Пока папа молчал, переводя дух, Петр использовал паузу в Изоттином повествовании и заметил:
— Как видно, с этим письмом, в отличие от послания твоего отца, мамочка ознакомила тебя весьма подробно.
— Да, подробно, потому что в нем, в отличие от последнего послания отца, речь шла о деле очень важном и существенном, — сказала Изотта своим противным развязным тоном избалованного ребенка. — Представлялись две возможности, — продолжала Изотта, — и обе весьма заманчивые. Первая — повести себя лояльно по отношению к Его Святейшеству и показать ему письмо молодого графа в качестве доказательства вероломства Гамбарини и испортить недавно приобретенную им репутацию, но эту возможность кардинал отверг, опасаясь, что Гамбарини, преданный таким образом, будет отрицать подлинность письма и объявит его подделкой.
Поэтому дядюшка Изотты избрал вторую возможность, решив, как говорится, взять быка за рога, что означало без промедления вместе с Изоттой и герцогиней отправиться в Страмбу и как можно благосклоннее и любезнее исполнить желание молодого графа, поэтому он распорядился немедленно укладывать вещи и собираться в дорогу, пока еще не поздно.
Но было уже поздно. Сборы шли полным ходом, и тут около кардинальского дворца собрались сестры из монастыря, где Изотта должна была стать послушницей, чтобы взять ее под свою охрану и отвести в монастырь. Однако кардинал упросил аббатису немного подождать, пока принцесса подготовится и простится с матерью, и за это самое время в присутствии четырех свидетелей обвенчал Изотту с отсутствующим Гамбарини, причем жениха, по соображениям такта, заменял немой великан — черный евнух Броньоло. Кардинал убедительно просил Изотту никому ни слова не говорить об этом бракосочетании до тех пор, пока она не будет уведена из монастыря, чего недолго ждать, потому что Его Святейшество долго не протянут.
Словно в подтверждение этого, лицо папы налилось кровью, став почти фиолетовым, и он захрипел.
Но и если даже, продолжала Изотта, папа умрет не так скоро, то кардинал, как только все успокоится, поможет Изотте выбраться из монастыря; главное, что она уже выдана замуж за правителя Страмбы и для рода д'Альбула скипетр Страмбы не потерян. Потом кардинал отвел Изотту к аббатисе, чтобы она ее приняла и препроводила в монастырь, вполне возможно, что сразу же после этого дядюшка с герцогиней отправились в путь, потому что, когда Изотта с сестрами-монахинями покидала дворец, солдаты кардинала выводили из конюшни лошадей.
Договорив до конца, Изотта, словно избавившись от бремени, которое сокрушало и пригнетало ее к земле, поднялась, скрестила на груди руки и склонила перед папой голову.
— Я вполне сознаю, — проговорила она, — что моя история, которую я, по велению Вашего Святейшества, рассказала со всей достоверностью, огорчительна и что Ваше Святейшество не могут воспринять ее иначе как с неудовольствием. Но я прошу Ваше Святейшество учесть, что за всю мою жизнь я никогда не могла поступать по собственному усмотрению, авторитет моего дяди очень велик, и для меня была совершенно исключена возможность воспротивиться его решениям; кроме того, позвольте вам напомнить, что он, поступая так, как я рассказала, не знал, что выдает меня замуж за убийцу моего собственного отца.
— Хорошо, дочь моя, я не вижу тут твоей вины, — проговорил папа хриплым голосом и еще некоторое время сидел тихо, прикрыв глаза. Потом вдруг поднялся во весь свой гигантский рост и яростно задергал звонок; он не переставал его трясти, звонил и звонил, даже когда клирик Римского орла уже распахнул обе створки двери и в зал с поразительной быстротой, откуда ни возьмись, полился поток придворных: лица духовные и светские, церковные иерархи и простые монахи, сутаны красные и фиолетовые, синие и черные, коричневые капуцинов и белые доминиканцев, нарядные светские дамы и господа в испанских костюмах, — все исполненные рвения, любопытные, деловые, потому что бешеный трезвон папы, несомненно, не мог подняться ни с того ни с сего. Когда же клирик Римского орла закрыл дверь, папа еще некоторое время стоял молча, затем, глубоко вздохнув, заговорил:
— Слушайте, слушайте все слова мои, порожденные не моим гневом, но гневом самого Господа, чьим наместником на земле я являюсь: а ты, канцлер, — он указал пальцем на красивого молодого кардинала в красном облачении, опоясанном золотой цепью, — составь из моих слов буллу, которая да будет вывешена на дверях собора. Ибо снова настала одна из тех зловещих минут, когда мера людских грехов так переполнила чашу терпения, что Господь Бог в своем ожесточении ниспошлет страшную кару всему роду людскому, если я, его наместник на земле, своевременным возмездием не поспешу наказать того, кто это негодование вызвал. Этим преступным извергом является граф Джованни Гамбарини, трусливый и убогий потомок мужей, имена которых золотыми буквами записаны как в истории нашей Святой церкви, так и в истории этой прекрасной и богоугодной земли, и вот ныне мужи эти стоят оробелые перед престолом Господа нашего и закрывают лицо свое в ужасе перед тем, что совершил этот последний и единственный их потомок, живущий на земле, унаследовавший их имя, ибо оказалось, без всяких сомнений, что он был тем, кто преднамеренно убил правившего до сих пор властителя земель и города Страмбы, герцога Танкреда д'Альбула, мужа знатного и верного слуги престола нашего, правителя справедливого и мудрого, усердного в исполнении своих повинностей вассала, милосердного к бедным и беспощадного к грешным и преступным. Граф Джованни Гамбарини, руки которого обагрены кровью этого славного мужа, сел на его трон и захватил бразды правления, дабы несчастную землю, потерявшую своего господина, привести к гибели. Перед Богом и перед людьми я провозглашаю, что граф Джованни Гамбарини — подлый узурпатор, и поэтому предаю его проклятию, самому тяжкому, чтобы он пожалел о дне, в который родился, и о ночи, о которой сказано: «Зачат есть младенец». Item[145], данной мне властью, выше которой нет ничего на свете, объявляю расторгнутым мошеннический, слава богу, только формальный брак, который он заключил тайно, даже не присутствуя на церемонии, и при котором, на осмеяние святого таинства обряда, жениха представлял немой евнух, с единственной дочерью покойного герцога, присутствующей здесь принцессой Изоттой, и обещаю ее руку молодому герою по имени Пьетро Кукан да Кукан, также присутствующему здесь, полюбившемуся моему сердцу, потому что он — юноша храбрый и честный, правдивый и набожный, не корыстолюбивый и самоотверженный во всем, что касается справедливости и добра, образованный и умный, говорящий на такой латыни, лучше которой я до сих пор еще ничего не слышал. Ему я поручаю встать во главе войска, которое предоставлю в его распоряжение, дабы он форсированным маршем немедля отправился в Страмбу и преступного Гамбарини сбросил с трона, который ему, Пьетро Кукан да Кукану, по праву принадлежит, потому что я торжественно нарекаю его Пьетро Кукан да Кукана, герцогом и владыкой Страмбы, а вас всех призываю быть свидетелями и очевидцами этого посвящения. Такова воля Моего Святейшества, наместника Бога на земле, всемогущего и справедливейшего.
