— И долго ты оставался у этого человека?
— Пять лет. Я столько слышал от него о методах лечения, что, наконец, поверил, что и я это могу. Однажды, 30 января 1725 года, после пьянки, я сказал, что до того уверен в моем искусстве, что убью себя и потом воскресну. Надо мной посмеялись, и я проглотил яд. Меня бросили в невменяемом состоянии, полицейские арестовали меня и увели, но ты освободил меня и спас, дав сильное противоядие. С этого времени началась наша дружба.
— У тебя хорошая память, и если я спас тебе жизнь, то и ты оказал мне такую же услугу 30 января 1730 года.
— Да, я знал все и пошел к тому месту, где тебя похоронили. И… мне удалось лучше, чем я смел и надеяться… Каким это образом могли тебя похоронить, не удостоверившись, что ты умер?
— Решили, что это так…
— Но ты никогда не объяснял мне подробно…
— Я объясню тебе после, когда придет время. Ты спас меня от смерти, а я спас тебя от низкого звания, на которое ты был осужден судьбой. Я увез тебя в Венгрию, дал тебе образование, а когда князь Мурени умер, оставив мне свое состояние, я дал тебе его имя.
— Я знаю, чем я обязан тебе, Сомбой.
— И ты мне предан?
— Душой и телом.
— И я предан тебе так же.
Князь вздохнул и сказал:
— Приятно чувствовать безграничное доверие к сильному и могущественному человеку, знать, что можно все сделать для него, и что он все сделает для тебя.
Он пожал руку Сомбою.
— Но все это не объясняет мне, каким образом мы сможем жить в Париже, — прибавил он.
— Ты не понимаешь? Сейчас поймешь. Для того, чтобы жить в Париже, нам нужны спокойствие и могущество. Для этого Рыцарь Курятника должен погибнуть, а я — унаследовать его власть.
— Что? — спросил князь, вздрогнув.
— Ты находишь эту мысль плохой?
— Напротив, превосходной! Но как привести ее в исполнение?
— Узнаешь.
Произнося эти слова, Сомбой наклонился к дверце, чтобы рассмотреть дорогу. Лошади скакали все так же быстро.
— Через двадцать минут мы будем в Сент-Амане, — прибавил Сомбой.
— Что я буду там делать? — спросил князь.
— Ты узнаешь. Но прежде всего запомни мои слова: Нисетта, Сабина, секреты Рыцаря Курятника и смерть Жильбера — вот цель! Если ты мне поможешь, мы добьемся успеха.
— Но что мы будем делать в Сент-Амане?
— Я тебе скажу.
XXI. ВЕЧЕР ВОСЕМНАДЦАТОГО
В колонском кабачке, известном обилием пива и превосходного вина, веселились Фанфан-Тюльпан и его друзья. Весь лагерь был в суматохе — готовились к завтрашнему сражению. В ожидании первого грома пушек все лица светились какой-то радостью. Но самое веселое лицо было у Фанфан-Тюльпана, сержанта лейб-гвардейцев. Сидя вместе с Красавчиком и другими солдатами за деревянным столом, на котором красовались полные стаканы и пустые бутылки, со стаканом в одной руке и трубкой в другой, он пел, говорил и отвечал со своим обыкновенным, увлечением. Все чокались стаканами и говорили наперебой, перебивая друг друга.
— Ты совершил славное путешествие, Фанфан, — сказал солдат по имени Гренад.
— Я прогулялся в позолоченной карете, — отвечал сержант, — как сам король, когда он разъезжает по Парижу.
— А дочь Даже?
— Мадемуазель Сабина? Она доехала благополучно.
— И вас не подстерегала никакая опасность на дороге?
— Нет.
— А где она теперь?
— В доме короля, ни больше ни меньше.
— И все-таки, неужели у тебя не было ни с кем столкновения, сержант?
— Чуть было не подрался с одним усатым болваном.
— Что же он тебе сделал?
— Загляделся на прелестную Сабину, так что меня взорвало.
— Ого! Неужели ты успел влюбиться в Сабину?
— Нет, но когда я провожаю красавицу, больную или здоровую, я терпеть не могу, чтобы на нее смотрели. Когда мы приехали в Сент-Аман, он слонялся около дверей, а когда ее несли в позолоченную карету, он постоянно на нее смотрел. После этого он ехал верхом за каретой до Рюмбри, потом исчез, потом опять появился в Бургели. В первый раз я совсем на него не смотрел, во второй взглянул прямо в лицо, в третий раз посмотрел искоса, а в четвертый сказал ему: «У тебя усы похожи на змеиный хвост, а я дураков не люблю». Вот тебе и все!
— Что же он тогда сделал?
— Посмотрел мне искоса в лицо, а потом уехал прочь.
— И ты его больше не видел?
— Нет. Но где же Нанона? — прибавил Фанфан, осматриваясь вокруг.
— Ее не видели после того, как ты возвратился. Красавчик, где она?
— Она у той девочки, которую ты привез, Фанфан, — пояснил Красавчик.
В эту минуту раздалось пение петуха. Фанфан-Тюльпан поднял полный стакан.
— За ваше здоровье, друзья! — сказал он. — И прощайте.
— Ты нас оставляешь? — спросил Гренад.
— Да, я иду к обозам.
— У тебя, наверное, есть там какая-нибудь красотка?
— Может быть, потому-то я и иду туда один.
Сержант, повернувшись на каблуках, направился к площади. Там собралась большая оживленная толпа: знали, что король поедет верхом, и толпились там, где он должен был проезжать. Фанфар втерся в рады и проскользнул мимо человека, стоявшего спиной к улице на пороге одного дома и одетого в черное с ног до головы. Человек этот вошел в дом, и Фанфан, не колеблясь, пошел за ним. Возле лестницы, в темном месте, человек в черном обернулся — он был в маске.
— Тот, которого ты видел в последний раз в Бургели… — начал он.
— За ним гонятся все мои курицы, — сразу ответил Фанфан.
— Сведения тебе будут передаваться?
— Каждый час.
— Ты не будешь занят ничем другим?
— Конечно, нет.
— Ты помнишь последние приказания начальника?
— Да: умереть или успеть за двадцать четыре часа. Ну, будет то или другое — вот и все!
Человек в маске подал знак. Фанфан повернулся и вышел на улицу. «Завтра начальник скажет мне спасибо, или я умру, — подумал он, — во всяком случае, я отдам свой долг».
Он подбоченился и запел куплет новой песни Флавара. На углу улицы он вдруг остановился и, любезно поклонившись, сказал, подкручивая свои усы:
— Это вы, моя прелестная спутница?
Арманда низко присела.
— Конечно, я, — ответила она.
— Как вы поживаете с тех пор, как мы расстались?
— Хорошо, сержант, потому что я довольна: бедная Сабина перенесла дорогу лучше, чем я надеялась, и она теперь успокоилась.
— Вот вы и вышли прогуляться?
— Нет, я иду к Пейрони.
— А, к этому доктору-хирургу, который отрежет вам руку или ногу, как…
— Да здравствует король! — закричала толпа.
