— Прочь с дороги. — Мама оттолкнула черного великана в сторону. — Ты что, не знаешь, это плохая примета стоять на пути. Такой огромный, просто гигант! Духи могут захотеть проникнуть в комнату, и им придется проникать туда через тебя, потому что ты не оставил им никакого места, а уж если они до тебя дотронутся, то у тебя сразу заболит живот, а голова у тебя распухнет и станет в десять раз больше.
Хотя Кту не понял, что она ему сказала, он вышел из дверей в галерею, напуганный взглядом Мамы Фиби.
— Маста ложится спать, и ему не надо никакого черномазого здоровяка помогать раздеваться. — Она отпустила Кту взмахом своей ладони-сковороды.
— Тпру-тпру, Мама Фиби. Он все-таки мне принадлежит.
— Сегодня ночью он вам не понадобится, — авторитетно кивнула она головой, и Кту, надувшись, пошел прочь по коридору. — Миссис Фортескью планирует приезжать сюда иногда по ночам, но сегодня ее не будет, и она сказала мне, что непорядок, если маста Старый Гарри будет спать всю ночь и потеряет форму. Ну, я и говорю, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, и вам не нужен никакой черномазый верзила, чтобы вас раздеть. — Она подтолкнула Рори с порога в комнату.
В мягком свете спальных свечей он увидел девушку, стоящую в тени, на атласном платье которой отсвечивались блики свечей. Она медленно повернула к нему свое лицо, и он увидел красавицу. Овальное лицо цвета старой слоновой кости взрывалось кроваво-красным ртом и блестящей чернотой глаз и было обрамлено блестящими кудряшками, ниспадавшими до плеч. Низкий лиф розового платья выдавал округлые груди, такие атласно-гладкие, как материал, частично прикрывавший их. Мама Фиби подошла к ней и подтолкнула ближе к Рори.
— Вот он, маста Рори, сюрприз, который я вам обещала. — Хохот Мамы стал переходить в крещендо. — Знаете, кто она? Это та вертихвостка Марая. Я просто помыла и приодела ее для вас, хотя понадобилось целое ведро щелока, чтобы счистить с нее всю коросту и избавиться от запаха.
Действительно, это была Марая, но какая разительная перемена произошла с девушкой! Она была прекрасна. Колтун на голове исчез, и теперь волосы падали вниз прядями толстого черного шелка. Ее кожа цвета слоновой кости имела розовый оттенок, что могло быть отражением от ее одежды, а ее глаза, смотревшие на него из-под длинных ресниц, были полны искр. Вся она источала аромат жасмина и мускуса, пьянящий и будоражащий. Она протянула руку и дотронулась до него, пальцы ее горели, как угли.
— Ей прямо не терпится, — заключила Мама Фиби, поворачиваясь к двери. — Ей просто страшно надоел этот коротышка, ее младший братец, который ничего не умеет, кроме как дрочиться, так она мне сказала. Сейчас, думаю, она получит настоящего мужчину! Охо-хо!
Она закрыла дверь, и Рори слышал ее визгливое хихиканье, пока она вразвалку уходила по галерее.
Он приблизился к Марае и приложил ее ладонь к своему лицу. В ее отношении к нему не было никакой ложной скромности. Она не стала ни опускать головы, ни избегать его взгляда. Ее глаза смотрели в его, когда она высвободила свою руку из его и встала перед ним на колени.
— Если раздевать вас, то лучше начать снизу, а?
Она расстегнула и сняла с него туфли, потом тонкие носки. Ее горячие пальцы помассировали его голые ноги, потом двинулись вверх и остановились на талии. Она прижала голову к выступу в его паху. Подняв голову, она посмотрела вверх на него и стала медленно ослаблять прикосновение своих рук, переместив их вперед и начав расстегивать пряжку на ремне. Пальцы ослабили пряжку, а Рори втянул живот, чтобы ей легче было ее расстегнуть. По одной она расстегнула пуговицы на его панталонах, стащила обтягивающее ноги трико до колен, затем ниже голени, до щиколоток.
Подняв одну ногу, потом другую, он позволил ей снять с себя панталоны. Снова она прижалась к нему щекой, но только на мгновение, перед тем как ее пальцы коснулись его белья, и оно тоже упало к его ногам. Он весь потянулся ей навстречу, пока его собственные пальцы яростно расстегивали пуговицы внизу его рубашки, которую он сбросил с себя вместе с жакетом на пол. Он предстал перед ней обнаженным. Она все еще стояла на коленях, лаская его тело влажными теплыми губами. Его рука опустилась на ее мягкие волосы и стала медленно подталкивать ее голову до тех пор, пока она не ускорила своих движений, стряхнув с головы его сдерживающую руку. Несколько мгновений он терпел, потом убрал ее голову.
— Вы настоящий мужчина, мой господин. — Она сопротивлялась удерживающей ее голову руке, глядя на него снизу.
Он поднял ее на руки так, что их лица стали находиться на одном уровне.
— Ты ступила на опасную тропу, Марая. Еще мгновение, и я бы перестал быть настоящим мужчиной для тебя. Не торопись! Постель ждет нас, и у меня нет никакого желания, чтобы у меня колени подкосились, а это обязательно произойдет, если мы останемся там, где стоим.
Она не ответила, хотя он знал наверняка, что она его поняла. Он наблюдал за тем, как розовое атласное платье присоединилось к разбросанным по полу его панталонам и рубашке, и сдернул с постели покрывало. Она задула свечи, пренебрегая щипцами для снятия нагара, но, торопясь, она пропустила пару или тройку свечей, которые притухли на мгновение, а потом загорелись с прежней яркостью. Он притянул ее на матрас рядом с собой, и через мгновение они превратились в клубок рук и ног. В страсти ее не было ни нарочитости, ни нежности. Ни одна из его красавиц дикарок в сааксском гареме не пожирала его с таким хищническим аппетитом. Ласки ее были яростными и неистовыми. Это была львица, прикованная к нему цепями, чьи пальцы, рот, язык и зубы рвали его тело в безумном порыве, от которого Рори потерял чувство времени, места и реальности происходящего. Он превратился в комок натянутых нервов, не в состоянии справиться с ее акробатическими ухищрениями, не зная, куда и как она нанесет ему свой следующий удар. Затем, когда его натянутые до предела нервы уже не могли больше сдерживать этот натиск, он вырвался из своего бредового состояния потоками вулканической лавы, извержениями жидкого огня и затем внезапно опустился в бездну избавления, едва дыша, где, немного успокоившись, смог отодвинуть свое истекающее потом тело от жаркого зноя лежащего рядом женского. Даже после этого ему пришлось отбиваться от ее атак.
Вдруг без всякого предупреждения его вывела из летаргии острая боль, терзающая его губы. Во рту он почувствовал собственную кровь, горячую и соленую, он стал сталкивать ее с себя, но, несмотря на всю его силу, она вцепилась в него и продолжала сосать кровь из разорванной губы.
— Ах ты, сука е…ая! — Он попытался высвободиться, но она присосалась своими губами к его рваной нижней губе, как пиявка, а руками вцепилась в него, как сумасшедшая. Отпустив ее, он поднял руку и отвесил ей звонкую пощечину. Моментально губы ее разжались, и этого ему было достаточно, чтобы откатиться к краю кровати и вскочить на ноги. Горевшие свечи оплыли и потухли, и он на ощупь нашел подсвечник рядом с кроватью, нащупал трутницу, зажег фитиль и засветил свечу. Она лежала, распростершись на кровати, лицо и рот ее были вымазаны кровью. Он увидел, что из-под подушки высовывались перья черного петуха, безжизненное тело которого было раздавлено тяжестью их тел, а безжизненные глаза его уставились на Рори.
