— А в какое время он должен явиться к ней, тебе известно?
— Перед самым ужином… А что?
Блез не сказал ничего. Минуту спустя Пьер добавил:
— Ну вот, мсье, таковы наши планы… хорошие планы. Я надеюсь, вы их одобряете.
Он был ошеломлен, когда Блез покачал головой:
— Они действительно хороши, но не для меня. Я намерен сам явиться к регентше завтра — по возможности одновременно с монсеньором де Волем…
Пьер покачал головой:
— Бедный мой друг! Не удивительно, вы ведь не в себе. Однако небольшой отдых…
— Чепуха! — улыбнулся Блез. — Я не сошел с ума. Сам увидишь — это единственное, что я могу сделать.
— Вы собираетесь явиться в главную квартиру короля в Сен-Жюсте, предстать перед её высочеством в ту самую минуту, когда назначена награда за вашу голову? И ещё говорите, что не сошли с ума! Почему бы не податься прямиком обратно в замок? Меньше было бы хлопот…
— Придется рискнуть и надеяться, что госпожа регентша меня не выдаст. Слушай, Пьер. — Блез наклонился и хлопнул друга по колену. — Есть две причины, почему мне нужно увидеть её. Во-первых, потому, что маркиза обвинят в моем побеге, хотя он к нему не имел никакого отношения. На его плечи и так много взвалили. Во-вторых, мне есть что рассказать её высочеству насчет де Норвиля, чего она ещё не знает. Это касается короля и безопасности Франции. И, наконец, ещё одна причина, третья — некий счет к самому де Норвилю. В этом счете значится и то, что он меня оклеветал, и то, что я перенес за эту последнюю неделю в Пьер-Сизе. Я не намерен бежать отсюда и позволить ему по-прежнему подниматься вверх на крыльях удачи — нет, если я могу его сдернуть вниз. Ты понимаешь?
Глаза Франсуа-Ведуна выдавали напряженное внимание.
— Истинный мерзавец! — проворчал он. — По-моему, я могу предположить, о чем мсье сообщит её высочеству. Игра, которую ведет этот сеньор де Норвиль, пахнет подозрительно даже для такого простака, как я.
— Но как? — спросил Пьер. — Как вы пройдете через ворота Сен-Жюста? Вас схватит за шиворот первый же стражник.
— Не схватит, если я изменился настолько сильно, как вы со сьером Франсуа мне говорили. Кожа да кости; какой-то насквозь пропыленный, ссутулившийся от усталости гонец с проседью в бороде и в волосах. Курьер, скакавший день и ночь из Парижа со срочным посланием для её высочества. Кто меня узнает? К тому же, заметь себе, Сен-Жюст — то место на земле, где меньше всего ожидают найти Блеза де Лальера. Как бы то ни было, я рискну.
Снаружи донесся лай собак и крики всадников, несущихся по склону горы, — звуки казались далекими, хотя на деле погоня промчалась совсем рядом. Шум быстро затих вдали. Сьер Франсуа ухмыльнулся.
С минуту Пьер сидел, прислушиваясь, потом щелкнул пальцами:
— Ну что ж, наш девиз — «Из огня да в полымя». Рискнем вместе. И да пошлет нам Господь ещё одно чудо!
— Вы подозреваете Дюпра?
В монотонном голосе Луизы Савойской отражалось не больше эмоций, чем если бы она осведомлялась о сегодняшней цене за мешок ячменя, а лицо её было столь же бесстрастным, как у шахматного игрока, который только что сделал очередной ход.
Однако де Сюрси, опытный мастер словесной игры, подумал над вопросом, прежде чем отвечать. Дюпра — его давний враг. Это было приглашение разоблачить его. И это приглашение следовало отклонить.
— Если ваше высочество имеет в виду, подозреваю ли я его в неверности королю, то я со всей определенностью отвечу — нет.
— Ну, а в ошибочной оценке мсье де Норвиля?..
— Со всей определенностью — да.
— И, возможно, в получении, скажем так, ценного подарка в обмен на поддержку, оказываемую этому господину?
Снова приглашение.
Маркиз пожал плечами:
— Ваше высочество знает господина канцлера лучше, чем я…
Луиза усмехнулась; это была одна из её обычных кривых улыбок, выражающих такую опытность и такое полное отсутствие всяких иллюзий…
Потом она заметила:
— Задай я ему подобные вопросы в отношении вас, он вряд ли оказался бы столь милосерден.
Однако, поскольку де Сюрси ничего не ответил, она оставила эту тему и некоторое время сидела молча, постукивая по резному подлокотнику кресла длинными, притупленными на концах пальцами.
Предположение де Сюрси о том, что её неожиданное посещение Лиона может быть связано с деятельностью Жана де Норвиля и со вновь ожившей страстью короля к Анне Руссель, оказалось совершенно точным. Тревожные новости о том и о другом насторожили герцогиню — преданность материнскому долгу была единственным неизменным принципом её жизни. Ее подозрения в отношении савойского авантюриста и английской миледи были настолько сильны, что даже критическое положение на севере Франции не удержало её от кратковременного выезда на юг — ради того, чтобы увидеть ситуацию своими глазами и оценить её.
Однако она с привычной уклончивостью скрыла эти побудительные причины от короля и всех прочих, ссылаясь лишь на необходимость обсудить с его величеством меры для защиты границ.
Такая осторожность была оправдана. Король уже перерос направляющие помочи, на которых она его водила (хотя все ещё нуждался в них), и возмущался вмешательством матери в свои дела.
Пока Франциск не перешел Альпы, её полномочия как регентши не вступили в полную силу; власть оставалась в его руках, и он был склонен доказывать это.
Поэтому она зондировала дело де Норвиля и миледи Руссель с деланной небрежностью, окольными путями: веселым, беззаботным тоном, словно бы невзначай, задавала вопрос-другой то канцлеру, то кому-то ещё из придворных; обращалась с самим де Норвилем подчеркнуто любезно — и делала между тем выводы один тревожнее другого.
Если маркизу пришлось несколько дней дожидаться аудиенции у Луизы, то это объяснялось лишь осмотрительностью (неразумно спешить с приемом человека, находящегося в такой немилости у короля), а вовсе не отсутствием желания с её стороны. Сегодняшняя их встреча была скрытной, почти тайной. Де Сюрси, спрятавшего лицо под маской, как часто поступали в те времена знатные люди, проводил в Сен-Жюст Джованни Пассано, её дворецкий-итальянец, который поручился за маркиза у ворот. Она принимала его частным образом.
Сейчас, выслушав сообщение де Сюрси, герцогиня молча обдумывала новости. По выражению её лица маркиз не мог бы сказать, на чьей она стороне, — с ним или с его врагами. Однако оба они давно знали друг друга и обладали одним общим талантом — проницательностью. Маркиз не поверил бы, что её может провести ловкость де Норвиля.
Когда она заговорила снова, то слова её вроде бы по-прежнему относились к Дюпра, однако имели и второе, более глубокое значение:
