— Черт возьми! Ну, зато уж за полинезийскую коллекцию сэра Уильяма Гамильтона — весьма, кстати, любопытную, сами в этом убедитесь, — я отдал всего лишь глиняные горшки, к тому же разбитые. Но пойдемте, посмотрим его полинезийскую коллекцию.
Король направился к замку, Беккер последовал за ним.
Коллекция сэра Уильяма Гамильтона удивила Андреа Беккера не более, чем удивили его кенгуру. Во время плавания с Флиндерсом он останавливался на Сандвичевых островах, а живя на Гавайском архипелаге, немного научился полинезийскому языку; поэтому он мог не только пояснить королю назначение каждого образца оружия, каждого хозяйственного приспособления, но и сказать, как это оружие или приспособление называется в тех местах.
Беккер поинтересовался, что за старые разбитые горшки отдал король в обмен на этот хлам, и король показал ему пять-шесть великолепных греческих амфор, найденных при раскопках в Сант'Агата деи Готи и представляющих собою благороднейшие и драгоценнейшие остатки исчезнувшей цивилизации; они могли бы пополнить даже самые богатые музеи. Некоторые были действительно разбиты, но хорошо известно, как легко и искусно реставрируются эти шедевры формы и росписи и как часто именно следы, оставленные на них тяжелой рукою времени, придают им особую ценность, подчеркивая их древность и превратности, которым они подверглись в течение веков.
Беккер, чуткий к искусству, вздохнул; за эти амфоры, названные Фердинандом старыми разбитыми горшками, он охотно заплатил бы сто тысяч франков, но не дал бы и десяти дукатов за дубинки, луки и стрелы, вывезенные из королевства его величества Камехамеха I, который, будучи дикарем, не мог бы поступить в подобном случае хуже, чем его европейский собрат Фердинанд IV.
Король был весьма разочарован тем, что гость не выразил ни малейшего восторга по поводу австралийских кенгуру и сандвичевой коллекции, но рассчитывал отыграться на статуях и картинах. Молодой банкир восхищался, но особого удивления не выказывал. Часто наезжая в Рим, он, страстный любитель искусства, неизменно бывал в музее Фарнезе, так что снова не король гостю, а гость королю давал пространные объяснения по поводу полученного его величеством восхитительного наследства. Он назвал Фердинанду имена предполагаемых творцов «Фарнезского быка» — Аполлония и Тавриска; не решаясь утверждать их авторство и достоверность этих имен, он все же выразил уверенность, что группа эта (он обратил внимание короля на некоторые ее позднейшие доделки) вышла из школы Агесандра Родосского, создателя «Лаокоона». Он рассказал ему историю Дирки, основного персонажа этой группы, — историю, о которой король не имел ни малейшего представления; он помог ему разобрать три греческих слова, высеченные у подножия колоссального Геркулеса, известного также под именем «Геркулеса Фарнезского»: «ГAIKON ATAINAIOE ЕГПЕЕЕ», и объяснил, что по-итальянски это обозначает: «Glicone Ateniense faceva», то есть «Изваял сию статую Гликон-афинянин»; он объяснил, что одним из шедевров этого музея является статуя Надежды, которую современный ваятель реставрировал, придав ей облик Флоры, и теперь она всем известна под именем «Флоры Фарнезской». Среди картин он обратил внимание короля на выдающиеся творения Тициана: Данаю под золотым дождем и великолепный портрет Филиппа II, короля, который никогда не смеялся и которого в наказание за многочисленные убийства покарала рука Господня, поразив его тем же страшным и отвратительным недугом, от которого умер Сулла, а впоследствии предстояло умереть Фердинанду II, тогда еще не явившемуся на свет.
Беккер вместе с королем перелистал рукописные «Акафисты Богоматери» с миниатюрами Джулио Кловио — шедевр искусства XVI века, который лет семь-восемь тому назад был перенесен из Бурбонского музея в королевский дворец и исчез, как исчезли в Неаполе многие ценности, причем оправданием этому не может служить неистовая, неукротимая любовь к искусству, превратившая Кардильяка в убийцу, а маркиза Кампану — в недобросовестного хранителя. Словом, Беккер очаровал короля, который думал встретить в его лице нечто вроде невежественного и чванливого Тюркаре, а в действительности, напротив, обнаружил изысканного знатока и любителя искусств.
Вследствие подобного открытия Фердинанд, по существу весьма неглупый, отнюдь не рассердился на молодого банкира за то, что тот образован, между тем как он сам, король, по его же выражению, всего лишь осел, представил его королеве, Актону, сэру Уильяму, Эмме Лайонне и сделал это без сомнительной почтительности, оказываемой человеку с деньгами, а в изящной покровительственной манере, которой рассудительные монархи всегда удостаивают людей просвещенных и умных.
Это позволило Андреа Беккеру выказать и другие свои познания: с королевой он беседовал по-немецки, с сэром Уильямом и леди Гамильтон — по-английски, с Актоном — по-французски и притом держал себя так скромно и благовоспитанно, что, садясь с ним в экипаж, чтобы отвезти его в Неаполь, король сказал ему:
— Господин Беккер, даже если бы вы не отпустили вашу карету, я все равно отвез бы вас в своей, хотя бы ради того, чтобы продлить удовольствие беседовать с вами.
В дальнейшем мы увидим, что за этот день король в самом деле крепко привязался к Андреа Беккеру, а из дальнейшего нашего повествования станет известно, какою беспощадной местью он доказал этому несчастному юноше, жертве преданности королевским интересам, искренность своей любви к нему.
XL. ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ…
Королеве не пришлось поговорить до обеда с генерал-капитаном Актоном, ибо он явился, когда уже садились за стол; но как только король уехал, увозя с собою Андреа Беккера, она встала, сделала Актону знак следовать за нею, поручила Эмме и сэру Уильяму принять гостей, если кто-нибудь приедет до ее возвращения, и отправилась в свой кабинет.
Актон последовал за нею.
Она села и знаком предложила ему стул.
— Как дела? — спросила королева.
— Вы, вероятно, спрашиваете о письме, ваше величество?
— Разумеется. Ведь вы получили две мои записки, в которых я просила вас провести испытание? Я чувствую, что окружена кинжалами и заговорами, и мне не терпится разобраться во всех этих кознях.
— Как я и обещал вашему величеству, мне удалось смыть кровь.
— Не о том речь; требовалось выяснить, сохранится ли написанное, после того, как кровь будет смыта. Так вот, можно ли еще прочесть слова?
— Они сохранились в такой степени, что я с помощью лупы смог разобрать их.
— Так вы их прочли?
— Прочел, государыня.
— Значит, задача была очень трудная, раз вы потратили на нее столько времени?
