— Сосна, — фыркнул следопыт, коренастый баварец, служивший при собственном охотничьем доме Генриха, передавая ему фляжку. — Мы часто мажем ею сук, чтобы к ним до срока не лезли кобели. А потом мы ее смываем, оставляя совсем чуть-чуть. Они ее обожают.
Поскольку отряд преследователей нуждался в отдыхе, а Фенрир не замедлял бега, пса настигли только на закате следующего дня. Две гончие подобрались к нему в зарослях кустарника, где он спал, и поплатились за это жизнью. При этом они стащили у него с ошейника фляжку, а потом Фенрир бежал от превосходящего численностью противника.
Генрих выругался:
— Значит, мы все время ехали по ложному следу?
— Да. Кто-то помог им нас провести, — хмыкнул его соотечественник, отодвигаясь за пределы досягаемости своего командира.
Хотя правая рука Генриха была на перевязи, левая могла нанести не менее жестокий удар.
Генрих шагнул было к виновнику своей очередной неудачи, но эти слова его остановили.
— Им кто-то помог? Конечно. Они не смогли бы увезти его намного дальше. Пленник был едва жив. — Он несколько секунд ходил взад и вперед. — Они где-то спрятались. Позади. Ты, — он ткнул пальцем в одного из своих людей, — немедленно вернешься в Виттенберг. Ты должен встретить архиепископа уже в дороге. Мы будем ждать его на перекрестке дорог у того места, где мы въехали в лес. А вы, отребье, в седла! Едем.
Солдаты, которым удалось поспать считанные часы, надеялись на отдых. Однако они знали, что перечить или ворчать нельзя. Следопыт, будучи не лишен хитрости, знал, как задать очевидный вопрос:
— Хозяин, лес-то позади нас большой. Как мы узнаем, где начать искать?
Генрих презрительно усмехнулся:
— А еще называешься следопытом! Мы ищем знак. Очень ясный. — Он посмотрел на фляжку, а потом ударил ее о ствол дерева, разбив ее на куски. Собаки заскулили, пытаясь спрятаться от сильного, неотвязного запаха сосны. — Когда твои гончие снова начнут вести себя так, мы поймем, что приехали.
Генрих прыгнул в седло и вдавил пятки в бока лошади. Та сразу перешла на галоп, и его солдаты, ворча вслед удаляющейся спине, поехали за ним.
* * *
Как это ни странно, первым из трех проснулся Жан. Пробуждение не было трудным: ему не пришлось карабкаться из глубин и вырываться из объятий вязкого моря видений. Насколько он мог вспомнить, он ничего не видел во сне. Его не тревожили иллюзии, в которых бы его преследовали враги, реальные или вымышленные. Его не пробудили какие-то звуки. И дело было не в том, что он больше не мог бы спать: какая-то часть его существа не хотела просыпаться. Она пыталась закрыться от мира, сдвинув занавеси ресниц. Но нечто властно требовало, чтобы он проснулся.
Он стал искать ее, как только его веки разомкнулись, — и сразу же увидел, словно кто-то предусмотрительно положил ее так, чтобы первый же его взгляд упал именно на нее. Она лежала на подушке подле его постели из лапника, выжидающе расправив пальцы. И именно это сразу же по пробуждении убедило его в том, что случившееся — не часть утешительной грезы из тех, какие Господь порой посылает мученикам. Будь греза нереальной, то рядом бы оказалась вся Анна. Она стала бы говорить с ним так, как разговаривала в темнице, — утешая и успокаивая. А сейчас рядом лежала только рука.
Тут оказалась и еще одна женщина. Живая, настоящая женщина. Она сидела за столом и тихо напевала, растирая высушенные травы в ступке, а потом высыпая их в котелок, который тихо булькал на огне. Красивая, несмотря на немалый возраст, статная и грациозная. Она протянула руку назад, откинула длинную косу, свисающую вдоль спины, и, положив ладонь на поясницу, стала ее растирать, потягиваясь.
Жан наблюдал за ней, пока она не почувствовала его взгляд. И в тот же миг она отложила черпак, которым мешала отвар в котелке, и подошла к нему, чтобы положить одну руку ему на лоб, а вторую — на сердце.
— Как ты, сынок? — спросила Ханна.
— Хорошо, — ответил он. — Только пахну немного странно.
Она улыбнулась:
— Ты пахнешь гораздо лучше, чем тогда, когда только ко мне попал. По-моему, теперь все яды перешли из твоего тела в мои повязки.
Ханна отошла к очагу, налила в чашку отвара, который помешивала над огнем, и стала смотреть, как Жан медленно пьет, неловко удерживая чашку теми пальцами, которые остались не сломанными и не были зафиксированы на щепках.
— Он снова заставит меня заснуть? — спросил Жан, вдыхая ароматный пар.
— А ты хотел бы? — ответила она.
— Увы…
Продолжать не было нужды.
— Не заставит. Но он даст тебе силы бодрствовать.
— В этом случае, — он допил отвар, — еще, пожалуйста.
Женщина налила чашку и себе, и несколько минут они уютно молчали и медленно пили. Наконец Ханна сказала:
— Я не хочу выпытывать лишнее, сынок. Но эта рука… Ты собираешься делать с ней Божье дело?
Жан ответил не сразу:
— Некоторые утверждают, что только они могут знать слова Бога. Эти люди сказали бы тебе, что мы делаем злое дело. Но самое святое существо из всех, кто мне встречался, дала мне эту часть своего тела добровольно и при этом попросила, чтобы я обещал ей кое-что.
Ханна даже не взглянула на руку, а только сказала:
— Это существо… Думаю, мы с ней друг друга поняли бы.
— Я в этом уверен.
Снова воцарилось молчание, такое же спокойное и теплое, как раньше. Травы, заваренные целительницей, начали действовать, и в глазах у Жана прояснилось. И когда взлохмаченная мальчишеская голова вынырнула из-под кучи овчин и одеял, он смог полностью насладиться чудесным зрелищем: зевающая Бекк.
Она улыбнулась ему:
— Мне снились удивительные сны, Жан Ромбо.
— Тогда мне жаль, что я заставил тебя пробудиться к этому кошмару, — ответил он, едва заметно кивая.
В следующую секунду она уже была рядом с ним.
— К этому? — Она обхватила его голову руками. — Это — самый лучший сон.
И она нежно поцеловала его.
Оглушительный грохот возвестил о том, что Хакон тоже проснулся — и рухнул со своего насеста.
— Молот Тора! — проворчал он с пола. — До чего же есть хочется! Сколько я проспал? Час, два?
— Считай в днях, скандинав! — рассмеялся Жан. — Но остальным спать почти не пришлось. От твоего храпа даже ангелы сбегут из рая!
Ханна исчезла, чтобы вернуться с буханками плотного черного хлеба, кругами сыра, копчеными колбасками и дюжиной яиц, которые она сварила в еще одном своем душистом отваре. Обильная трапеза отвлекла Хакона от перепалки с Жаном. Хакон уселся за стол и принялся уничтожать тарелку за тарелкой. Остальные ели с таким же аппетитом, но не такими впечатляющими порциями. Жану было невыразимо приятно разрешить Бекк кормить себя.
