– Ты нам прости, – ответил кто-то. – Бывай… брат.
Молодой поцеловал Христа и вдруг ощутил какойто странный, влажно-солёный привкус на губах.
– Ты что?
– Тихо, – ответил Юрась. – Сделать я ни хрена не успел. Поздно. Жаль. Людей жаль. Земли этой. Она теперь, бедная, восплачет.
– Ничего, – утешил молодой. – Ничего.
Факелы всё надвигались и надвигались. Были уже видны залитые жидким багрянцем морды.
– Да что говорить. – Братчик поднял меч. – Бей их, хлопцы, в мою душу.
Кучка осуждённых бросилась на вражеский строй. Жестокая, последняя, забурлила сеча… Где-то далеко-далеко всё ещё голосила, голосила дуда. И враги собственными телами, всей своей массой прижимали и прижимали последних повстанцев к крутояру.
Христос чувствовал, что он словно заговорённый. Бросается, бьёт, рубит, падают вокруг друзья (люди Лотра начали расстреливать их из луков), валятся враги, а ему хоть бы кто царапину нанёс.
И это было хуже всего. Значит, хотят взять живьём. Глупости! Кто помешает ему броситься с обрыва вниз головой?
– Как на разбойника! – ревел он. – Вышли вы с мечами и кольём… взять меня… Так нате… нате… нате…
Он услышал вздох и оглянулся. Молодой с непомерным изумлением смотрел на оперённый конец стрелы, торчащий у него из груди.
…Когда солнце показало всем свой маленький красный краешек, над обрывом стоял уже только один Юрась. Ободранный, чёрный от копоти, с тяжёлыми от пыли волосами, забрызганный кровью, он крутил над головой меч, скалил зубы и был таким страшным, что никто не смел к нему сунуться.
– Сдавайся! – крикнул Босяцкий. – Иначе арканы бросать будем.
Христос грязно выругался.
– А рожна не хочешь, хряк? Тут камни внизу. Пока долечу до реки – разорвёт. Живым не возьмёте. Не дамся. Я вам не святая Цецилия, чтоб меня лапать.
– Взгляни, – сказал рыцарь Иисуса.
Вражеская цепь расступилась. Стража держала за руки Анею и связанного Раввуни с заткнутым ртом. Нагло усмехаясь, подошёл к женщине великан Пархвер, чёрный и смердящий от пота, как и все. Весело блестел синими глазами. Взял Анею за волосы – испуганно вздрогнули веки, закатились чёрные в синь глаза.
– Сейчас я её… при тебе, – хохотнул Пархвер. – Братьями будем.
Позже никто не мог сообразить, как это случилось, и меньше всех сам Юрась. Словно независимые от его воли, глаза заметили ножную пику рядом с трупом повстанца, тело сделало к ней молниеносный рывок, рука схватила и направила куда надо.
В следующее мгновение длинная пика, брошенная с подъёма ступни, взвилась в воздухе и ударила…
…За эту долю секунды Пархвер не успел не то что уклониться, но даже понять. Остриё вылезло у него из спины. Он стоял, словно опираясь грудью на древко, и ещё не сознавал, что убит. Затем его начало рвать кровью. Долго-долго. Ещё чуть позже существо в сажень и шесть дюймов роста, непобедимый Пархвер, повалилось на землю. Все стояли словно оглушённые.
Христос подумал, вздохнул и заключил:
– Ладно, Босяцкий, поладим.
– Не смей! – немо заголосила женщина.
Иуда извивался в руках стражи, словно вьюн, но освободиться не мог.
– Молчи, Анея, – Голос Юрася был безжизненным. – Не тужись, брат Иосия. А то случится с тобою что-то – только людей насмешишь. Ну их к дьяволу! Недостойны они и нашего смрада. – Глядел прямо в глаза псу Божьему: – Моё слово, кот ты мой бархатный, не твоё слово. Так вот, ты этих двоих в лодку посадишь. Целых, не дырявых, как большинство твоих людей сегодня, после беседы со мной. Вёсла дашь. Самолично оттолкнёшь их от берега. И как только они будут на середине реки – я брошу меч. Иначе…
– Слово? – улыбнулся монах. – Я даю слово. – И он бормотнул: – Juzo.[138]
– Слово.
Анея голосила и вырывалась всё время, пока её несли в лодку. Пришлось скрутить ей руки и ноги.
– Береги себя! – кричал с обрыва Юрась. – Береги! Может, дитя будет.
– Нет! Нет! Не-е-ет!
Иуда шёл за ней как убитый. Сел в лодку, бессильно опустив руки.
– Раввуни! Раввуни! Если позволишь ей выскочить – продашь меня!
– Ладно! Ладно! – захлебываясь слезами, говорил Раввуни.
Лодку оттолкнули. Шальное течение закрутило, понесло её на середину. Юрась видел, как отражаются в Немане берега, и ослепительно белые облака, и шапки деревьев, сизые леса на горизонте – вся эта земля, по которой столько ходили его ноги и по которой им больше не ходить.
И тогда, чтоб уже не жалеть больше, он бросил меч:
– Ваше время и власть тьмы.
Его схватили.
…И поразил Филистимлянина в лоб, так что камень вонзился в лоб его…
Первая Книга Царств, 17:49.Всё ещё ревела и ревела над городом дуда. Над ранеными, над трупами, над мортусами, над мародёрами, над всей этой кровавой, гнойной помойкой, в которую именем Бога превратили великий и прекрасный белорусский город, бриллиант Немана, Гродно.
Этот звук тревожил, напоминал, угрожал. И тогда на острые крыши ближайших домов послали лучников.
Дударь трубил, ему больше ничего не оставалось. Чуть слащавое лицо Братишки было теперь каменным. Шагайте, топчите землю, мёртвые Божьи легионы. Встаньте, обесславленные, дайте отпор надругавшимся над вами, отрекитесь от предавших вас.
Рыдала дуда. Лучник натянул лук. Звучно щёлкнула по бычьей перчатке тетива. Стрела пробила мехи и впилась дударю в ямку на границе груди и шеи, туда, где «живёт душа».
…Тишина легла над трупами, и её услышали все. Услышали её и Раввуни в лодке, и Братчик на берегу. Только Иуда увидел страшное раньше, потому что к Христу как раз подходил Лотр. В руке у пастыря была кошка – семихвостый карбач с крючком на каждом конце.
– Лжеучитель! Ересиарх! – Только тут ярость на его лице выплеснулась наружу, смывая последние остатки представительности. – Грязный схизмат!
Весь раскрасневшись, он ударил кошкой, срывая у Братчика с плеча одежду вместе с кожей. Замахнулся в другой раз – Босяцкий и Комар схватили его за руки: поняли, сдерёт со схваченного шкуру до суда.
Братчик плюнул Лотру под ноги.
– Ишь всполошился как! Ну чего ты? Шкуру с меня дерут – чего ж ты горланишь? Признавайся, нунций, сколько раз со страху грех случился, пока я вас колотил, как хотел?
Он жаждал, чтоб его скорей убили. Тут, на месте. Он боялся пытки. Но не знал, какую пытку они приготовили ему. Увидел, что все смотрят то на него, то на реку, глянул и впервые утратил самообладание.
– Где же твоя честь, Лотр? Где же твоё слово, Босяцкий? Где, вшивые пастыри?!
