Я попробую тебе объяснить, но это трудно. Видишь ли, у нее теперь своя жизнь, и меня нет в этой жизни. Есть ты, есть старые друзья вроде Мунка, новые друзья вроде Стерна, люди, с которыми она работает, и другие, они теперь — ее жизнь. Особенно ты. Но я — я где-то в другом месте. Я хочу сказать, что слишком долго был где-то в другом месте, я где-то в другом месте и сейчас.
Но она хочет с тобой увидеться.
Я так не думаю.
Ты боишься увидеть ее?
Не боюсь, нет, я просто не думаю, что это сейчас кстати. Когда-нибудь, но не сегодня. Мы с твоей мамой не виделись тринадцать лет, а у нас есть свежие раны. Шрамы заживают только со временем. С прошлым нужно обращаться бережно.
А какие это раны?
Смерть Сиви, конечно.
Но он был такой старый. Он почти не говорил и никогда не улыбался, ни разочка не улыбнулся. Он просто сидел, уставившись в стену, и смотрел в пустоту. Мне было не по себе с ним в одной комнате.
Это с тобой, но так было не всегда. Все меняется. Было время, когда давным-давно его знали Мунк, твоя мама и Стерн, и тогда он все время улыбался, смеялся и рассказывал разные истории, забавлял всех и делал мир добрее, чем он был до него. Я не знал его тогда, но говорят, что не было никого, кто бы наслаждался жизнью больше. Он просто принимал все так, как есть, и люди чувствовали себя с ним непринужденно с самого начала, и он умел их рассмешить, и был добрый и великодушный, и всегда говорил смешные вещи. Но потом он пережил пожары в Смирне, резню и вопли, и солдаты били его прикладами, и с тех пор он навсегда, непоправимо изменился. Я к чему веду? Он был хороший человек, и твоя мама дружила с ним очень давно, задолго до того, как я с ней познакомился, а это ужасно больно — когда старый друг так уходит от тебя. Когда старый друг умирает. Тогда кажется, что в мире нет справедливости, просто нет, и ты чувствуешь, что в этом мире больше ничто никогда не наладится. Чтобы это преодолеть, нужно время. И ты знаешь, как она заботилась о нем последние годы.
Бернини кивнул.
Да, знаешь, ты видел это. Он много для нее значил. А до того было наоборот. До того он помогал ей, как и все остальные. Сиви был ее ниточкой, ведущей в прошлое, к радостям и горестям, но все равно ниточкой, он придавал ее жизни целостность, важность, смысл. В конце концов, он был братом ее мужа, того, что погиб на войне еще до того, как мы с твоей мамой познакомились, и потом Сиви принял ее у себя, когда она уехала из Иерихона вместе с тобой, когда ты только что родился. Он сделал для нее так много и разделил с нею так много воспоминаний. Так что его уход значил для нее больше, чем может показаться, больше, чем ты можешь себе представить. Когда ты теряешь такого человека, кажется, что вместе с ним у тебя отняли все эти годы. Отняли твое собственное прошлое. Тебе кажется, что тебя обманули и ограбили, это просто ужасно — пройти через такое. Сынок?
Да?
Я так об этом распространяюсь потому, что думаю, ты должен это понять. Ты не мог понять это сам, потому что видел Сиви только таким, каким видел. Ты никак не мог понять, что значила для нее его смерть. Так что сейчас — хватит с нее прошлого. Ей не нужен еще и я.
Бернини кивнул. Он поглядел на море.
Почему она уехала из Иерихона со мной?
Что ж, вот вопрос в лоб. Она тебе на него ответит по-своему, но мой ответ будет такой: я слишком мало знал. Видишь ли, у меня не было опыта с женщинами. Мне было всего двадцать, когда я встретил ее, и мы были вместе меньше года, и я многого не понимал. Я не знал, почему люди поступают так или эдак. Так что я все перепутал и понял неправильно. И обидел не кого-нибудь, а твою маму.
Чем обидел?
Не понял ее молчания, не понял ее злости. Я был такой тупой, что думал — это я сделал что-то не так. Мы всегда так думаем, пока молоды. Мы думаем, что если что-то происходит, то это происходит из-за нас. Вот я и подумал, что я причинил ей какую-то боль и она больше не любит меня. Конечно же, все было совсем наоборот. Она любила меня, но боялась, потому что раньше любовь всегда причиняла ей боль. Так что она замкнулась в себе, и я не знал почему. Она оставила меня, потому что любила. Нам обоим было ужасно больно, и эту боль причиняла нам любовь, которую мы испытывали друг к другу. Жизнь бывает и такой, она может повернуться к тебе и этой своей стороной. Обратной стороной. Это очень странно. С любимым человеком надо вести себя так осторожно. Если подобраться к человеку так близко, окажется, что он очень хрупкий. В этом мире гораздо легче жить одному или даже жить с кем-то, но все равно оставаться в одиночестве. Тогда ты ничем не рискуешь — но это всегда тебя обедняет. Кто не рискует, тот не выигрывает, и это правда, и, по правде говоря, выигрывают, оказывается, только те, кто рискует. Только они, и я это отлично знаю.
Я все равно не понимаю, что ты понял не так.
Джо улыбнулся.
Не понимаешь? Я понял все, кроме себя самого. Так всегда и бывает. Все, что ты делаешь, и все, чего ты не делаешь, — ты в любом случае или сделал это, или нет. Ты знал, что на гербе клана О'Салливан Бир есть очень славная надпись?
Какая?
Это пословица, девиз. Любовь протянет победе руку прощения. Вот такой девиз, и я не знаю девиза красивее. В нем сказано все, что нужно. Ну, слова-то эти я всегда знал, но когда я был моложе, я их по-настоящему не понимал. Я судил о людях по тому, что они о себе говорили и что они делали, а в нашем мире этого недостаточно. Надо еще судить о людях по тому, чего они о себе не говорят и чего не делают. Звучит вроде просто, но сначала эту простоту нужно понять.
Мне кажется, я уже понимаю.
Лицо Бернини стало серьезным и сосредоточенным. Джо кивнул.
Как это, дружок?
Ну, я не очень-то слушаю, что люди говорят. Я слушаю то, что внутри.
Бернини засунул руку в песок. Он подвигал ею взад и вперед, сделав канавку. И внезапно словно ушел куда-то далеко-далеко.
Что внутри, дружок?
Ты когда-нибудь видел, как рыбаки швыряют об скалы маленьких осьминогов?
Видел.
Осьминоги такие маленькие, никогда бы не подумал, что они могут оказаться такими твердыми. Но рыбакам приходится швырять их об скалы снова и снова, а иначе их не заготовить для сушки. Но потом, если их зажарить на углях, нарезать маленькими кусочками и полить оливковым маслом, разве из них не выйдет самое вкусное блюдо на свете?
Конечно выйдет. Каждый кусочек — как праздник.
Да, сказал Бернини, начиная копать вторую канавку в песке. Джо смотрел, как она растет.
Но мне кажется, я не понял, что ты имел в виду, дружок. Что ты говорил мне о том, что внутри?
Вот именно это. Это же очень просто. Пусть даже осьминоги маленькие, нужно серьезно поработать, чтобы они стали вкусными. Но если поработаешь они станут самой вкусной вкуснятиной на свете.
