Нужда прижала, и понадобилась бочка!
Скатилась она и ухнула в грохочущий водяной пласт, полетела вместе с ним, невесомая, как соринка.
Все точно рассчитал Цезарь, пытаясь спасти свою жизнь.
Матросы и Данила долго топтались на месте, увидев горящий факел; опасаясь пули из темноты, вперед не двигались. Пошли, когда факел стал затухать, а желтый свет от его пламени начал съеживаться. Прижимались к боковинам прохода, крались, сторожа каждый свой шаг. Добрались до выхода. Проскользнули по узкой лазейке, вымокнув под летящими водяными струями, выскочили на волю, и в них сразу же нацелились стволы винтовок.
— Бросай оружье! — последовала грозная команда.
— Мы свои, — сказал один из матросов, но револьвер послушно положил на землю.
— Отставить, — послышался голос Окорокова, — пропускайте.
Матросов и Данилу пропустили, быстрым шагом к ним уже подходил Окороков, встревоженный и хмурый. Подошел, уронил только одно короткое слово, обращаясь к матросам:
— Ушел?
Матросы потупились, и один из них коротко доложил, что произошло.
Окороков сразу же приказал запалить факела, а через считанные минуты вместе с матросами и Данилой он уже был в проходе. Каменные своды озарились зыбким, но ярким светом. Все подземное пространство тщательно осмотрели, но везде их встречала глухая пустота. На валявшуюся каменную плиту и на углубление, которое она закрывала, глаз ни у кого не упал — проскочили мимо. Скоро встретились с казаками, которые двигались с противоположной стороны, но и те ничем не обрадовали: никого-с, ваше благородие.
Двинулись обратно. Когда уже подошли к водопаду, Прокопов остановился возле плиты, подсвечивая себе факелом, сунулся в углубление и сразу же закричал, перебивая шум падающей воды:
— Неладно здесь! Идите гляньте! Не иначе тут у него снаряженье имелось!
Подступились с факелами, посмотрели и снова уперлись в тупик — какое такое снаряжение? На этот вопрос даже Прокопов ответить не смог.
В голову никому не могло прийти, что человек может ринуться в водяную стену на верную гибель, пусть даже и неизвестное снаряжение у него имеется.
Окороков вдыхал горький дым, который источал горящий факел, и от досады, терзавшей его, готов был стукнуться головой в тускло поблескивающий камень. Так стукнуться, чтобы бездарная и невезучая голова его раскололась, как гнилой арбуз. Самому себе был сейчас противен исправник и думал с тоской: «О чем же я вам докладывать буду, милейшая Нина Дмитриевна? О том, что я круглым дураком оказался?»
А милейшая Нина Дмитриевна в это время, очаровательно улыбаясь, мило беседовала с лейтенантом Коллисом и даже угощала его чаем, как дорогого гостя. Беседовали они очень непринужденно, как старые приятели. Говорили по-английски, и со стороны могло показаться, что разговаривают за вечерним чаем благородный сэр и не менее благородная миссис где-нибудь в старинном родовом замке в предместьях Лондона, а не в тесной каюте старого парохода, стоящего на якоре в верховьях глухой и мало кому ведомой реки Талой.
— Погода в Сибири холодная, — ворковала Нина Дмитриевна, подвигая Коллису маленькую стеклянную вазочку с колотым комковым сахаром, — и люди, конечно, хотят согреться. Поэтому они много пьют чая. Из-за сложностей доставки его из Китая чай у нас, к сожалению, дорогой, но все равно его покупают и пьют из самоваров — это медные большие такие котлы, я вам обязательно покажу, когда мы вернемся в Белоярск…
— А когда мы вернемся? — осторожно кашлянув, перебил ее воркование Коллис. — сколько времени мы будем здесь стоять?
— Любопытство — это слабость женщин, но никак не суровых мужчин, наберитесь терпения, господин лейтенант. В свой срок мы обязательно окажемся в Белоярске, и вы своими глазами увидите, как благодарные сибиряки будут встречать истинных рыцарей науки. Они будут встречать вас, как героев. Кстати сказать, вы не забыли точную хронологию приключений, которые произошли с нами на реке Талой?
Лейтенант Коллис помрачнел и после долгой паузы тяжело выдавил из себя:
— Не позабыл.
— Вот и прекрасно! Пейте чай, ни о чем печальном не размышляйте, а я, к великому сожалению, вынуждена вас покинуть, — Нина Дмитриевна поднялась из-за узкого столика и выпорхнула из каюты, оставив Коллиса с полным стаканом чая в серебряном подстаканнике. Широко распахнув дверь, она ее за собой не закрыла, и Коллис в светлом проеме хорошо видел угрюмого матроса с винтовкой, стоящего на карауле.
Не выскочить.
Да и выскакивать некуда. Если даже удастся сбежать с парохода, все равно в глухих и диких местах в одиночку едва ли удастся выжить. Со своими людьми все эти дни Коллис был разлучен, но, с присущим ему практическим умом, верно предполагал, что этой странной женщине удалось добиться от его подчиненных того же самого результата, какого добилась она и от него, заставив написать подробный отчет о том, как формировалась экспедиция и для каких целей она формировалась. Лейтенант Коллис, по здравому размышлению прекрасно осознавая, что масштабная операция, которую готовили несколько лет и в которой отводилась ему не последняя роль, окончательно рухнула, и, совсем не желая оказаться после русского суда на сибирской каторге, выложил в своем письменном отчете все, что знал, надеясь, что чистосердечное признание позволит ему выбраться живым из этой глухомани и достигнуть родных берегов. Только бы добраться… Остальное сейчас не имело для него никакого значения.
Он взял кусок сахара, раздробил его на крепких зубах и запил крепким, запашистым чаем. Глаза Коллиса в ободьях страшных почерневших синяков были неподвижны и светились печально.
Наверху, на палубе, нагретой полуденным солнцем, шаркали тяжелые мокрые швабры — Иван Степанович грязи и беспорядка на своем пароходе не допускал, хоть небо разверзнись. И сейчас, пользуясь тем, что «Основа» стояла на якоре, объявил аврал. Всем кроме караульных нашел заделье: чистили, мыли, скребли, наводили лоск и блеск. Сам Иван Степанович прохаживался на мостике, наблюдая сверху за командой, иногда отдавал короткие приказания и строго следил, чтобы исполнялись они неукоснительно и мгновенно.
Нина Дмитриевна, поднявшись на мостик, прищурилась и всплеснула ручками:
— Иван Степанович! Вы только поглядите — какая прелесть! Какое буйство природы! Нет, вы посмотрите, Иван Степанович! Слов не хватает, чтобы весь восторг выразить!
Иван Степанович огляделся вокруг, ничего неожиданного не обнаружил и недоуменно пожал плечами, искренне не понимая восторгов Нины Дмитриевны: чего, спрашивается, голосить, по какой причине? Спросил о том, что его действительно волновало:
